— Черпай, Семен, полней — чего вертишься!
— У него чирей вскочил на ...?
— Вертит шеей, як гусак!
— Ложись! — истошно крикнул кто-то. Повар, охнув, шмякнулся на землю, покатился черпак. Все захохотали: это была шутка, только сержант недовольно пробасил:
— Разыгрались, игруны — борщ-то пролили! Чей черед? Подставляй, Али!
Огонь переместился — снаряды рвались где-то в тылу, Алихан бережно нес полные котелки. Колыхался розовый борщ, под жирными блестками выступала мозговая косточка, от духа баранины с чесноком выступала испарина. «Может, Гандулинов спирта даст, я спирт могу с водой пить, а он — так, с мясом борщ, хорошо стали кормить…» Он сошел по ступенькам в полутьму подвала, освещенную бензиновыми коптилками.
— Принес, Али? Ребята, обедать!
Радист, второй связист, Спицын, автоматчик Гомзяков, шоферы — Маслов и Миронов, писарь очкастый — Сережка присели, сдвинулись, застучали ложками, втягивали со всхлипом, отдували вкусный пар.
— А Гандулинов где? — спросил Алихан. — На посту нет, я не видел шел.
Все остановились, глядя в котелок с борщом, кто-то коротко передохнул.
— Ешь! — сердито сказал Гомзяков. — Был Гандулинов, да весь вышел.
— Как?
— Так. Как ты ушел, пяти минут не прошло — и амба. Осколком. С того бугра долетело. Прямо под лопатку.
— Осколочек-то всего с копейку… — сказал Миронов.
— Ешьте, что ли! — оборвал Гомзяков и первый полез ложкой поглубже.
Все заторопились за ним. Только Алихан сидел сгорбившись, неподвижно. Он не мог есть.
* * *
В ночь на двенадцатое до рассвета тряслись известковые своды, сыпалась оттуда крошка, весь берег тяжко вздрагивал от авиабомб. Пищали аппараты, кричали на связи телефонисты, над картой угрюмо нависал майор, покусывал губу: на плацдарме на том берегу дело было плохо.
День сочился в подвал серыми ступенями, сердитая девушка из медсанбата мыла руки спиртом, Алихан изредка взглядывал на нее. Майор сломал карандаш на карте, бросил его на пол, выругался: за Вислой стирались номера батальонов, по Висле плыли трупы, доски, солома, — кипела вода, вырастая частыми столбами: пополнение не могло переправиться. Он видел все это, хотя из подвала Вислу нельзя было увидеть. «Эх, эх! — шептал майор, — ребята, эх, ребята!»
Алихан сделал браслетик из соломы и хотел подарить его медсестре, но не решился. Сестра собрала свою сумку, выждала затишья и ушла.
— Она где живет? — спросил он у Гомзякова.
— На Крещатике, дом восемнадцать, вход со двора, — ответил тот. — Чудик ты, Алиханка!
В четвертом часу дня майор пришел от начштаба мрачнее тучи. Обвел глазами лица, спросил:
— Здесь все?
— Гомзяков на посту, Маслов и Сергей спят.
— Собрать всех. Разбудить. — Он подождал и, когда все собрались, медленно заговорил:
— На плацдарме потеснили наших к реке. В батальонах выбито две трети. Приказ комдива: в двадцать три ноль-ноль всех лишних на тот берег. В стрелковые роты. Поваров, связистов, санитаров, ездовых. Ясно? — Никто не ответил. — Поведет капитан Ткаченко, он отвечает. Дотемна укомплектовать боекомплект, раздать доппаек, разбить по отделениям. От нашего отдела пойдут следующие…
Он читал список в полной тишине, потому что все понимали, что такое плацдарм этот и что такое переправа на него. Тот, кого называли, опускал глаза. Алихана в списке не было.
Как стемнело, уходящие стали собираться, увязывать мешочки, набивать диски патронами. Хозяйственный Гомзяков не спеша, тщательно накручивал портянки. Обулся, потопал ногами — не жмет ли. Проверил ложку, зажигалку, спички в кармане. Желтый огонь чадил в коптилках, на выходе плескал дождь.
— В траншее, там беда без плащ-палатки, — сказал Гомзяков. Алихан пошевелился на соломе, привстал.
— Бери мою, Гриша. Совсем новый еще…
Гомзяков растянул плащ-палатку в руках, посмотрел на свет, кивнул:
— Добре. Вернусь — верну…
Уходившие еще долго сидели, сгрудившись, у входа, курили, молчали.
— Пора, — сказал вполголоса Ткаченко. Он казался незнакомым в каске и с автоматом. — Выходи!
Выходили, не оборачиваясь, не прощаясь, сапоги стучали по ступенькам, потом все стихло совсем, только шумел дождь. Алихану было стыдно, что они пошли, а он остался. Он лег и накрылся шинелью с головой, но все равно было слышно, как говорят майор с топографом.
