— Смотрите, перед вами, как на карте, позиция немцев. Вот эта задымленная высота — Итальянское кладбище. Она наполовину наша. Там, где разрывы, — гитлеровцы. Видите? А эти рыжие плешинки, уходящие налево, — последний рубеж нашей обороны.
Изложив нам подробно боевую обстановку и показав на карте извилистую линию фронта, Евгений Иванович ушел по своим неотложным делам. Мы сняли общие планы местности и отправились на поиски интересных эпизодов фронтовой жизни.
Солнце поднялось высоко. Канонада затихла. Ветер сдернул мягкую туманную пелену с Итальянского кладбища. Воздух стал чистым и прозрачным. Засверкала снежным пятнышком на вершине часовня.
Где ползком, где ходами сообщения я добрался до рыжих плешинок. Это оказались участки выбитой минами и снарядами земли вокруг нашей передовой траншеи. Примостившись около пулемета и наблюдая за пространством впереди, я разговорился с двумя бывалыми моряками с торпедных катеров. Вид у них был грозный. Перепоясанные и перекрещенные пулеметными лентами, увешанные гранатами, с кинжалами за голенищами сапог, они лежали на плетенке из веток.
— Что это за штука у вас, товарищ капитан третьего ранга? — тихо спросил краснофлотец с круглым смешливым лицом.
— Автомат!
— Чудно! Автомат? А где же обойма, ствол?
Я показал на объектив.
— Шутите? Гак это ж фотоаппарат! — рассмеялся второй морской пехотинец.
— Это автомат для съемки кинохроники, — объяснил я серьезно.
— Жаль тогда, что вас не было тут третьего дня. У нас такое творилось! Морячок один отличился! Хань его фамилия — из наших, с корабля. Контратака, значит, была. Небольшой туман, как сегодня утром. Видели, да? Вырвался Хань вперед своих, незаметно подполз к самому окопу фашистов, бросил туда все свои гранаты. Такая мясорубка получилась, аж куски летели. Уцелевшие гитлеровцы открыли по моряку автоматный огонь, а он засел в ложбинке, укрылся и поливает их из автомата. Никак фашисты его оттуда, значит, выковырить не могут. Один изловчился, бросил гранату. А флотский, значит, хвать ее — и обратно к фрицам в окоп. Она и ахнула. Тут подоспели наши, как гаркнули: «Полундра!» И привет… Жаль, значит, что вас не было…
— А вы посидите у нас — не то еще увидите… и фрица живого там засымите, — добавил другой краснофлотец.
Где-то недалеко звонко протрещал немецкий пулемет, и снова наступила тишина. Моряки приумолкли, деловито скручивая из газет козьи ножки. Острый махорочный дух заполнил траншею.
В Севастополе глухо и протяжно рвались тяжелые бомбы.
— Страшно там — в городе-то? Враз завалить кирпичом могут, — кивнул в сторону Севастополя моряк.
— Здесь вроде спокойнее и видно, откуда враг на тебя кинется, а там… — Конец моей фразы заглушила беспорядочная трескотня автомата.
— Это ты не скажи, — обращаясь скорее к товарищу, чем ко мне, начал один из моряков. — Ты не был у нас семнадцатого-восемнадцатого числа, когда мы еще под капитаном Бондаренко ходили… Тут такой ад кромешный был! Пу и задали мы тогда фашистам…
Речь шла, конечно, о втором штурме Севастополя, который начался 17 декабря. За гору Гасфорта в тот день сражался один из батальонов бригады под командованием капитана Бондаренко. Тогда высота несколько раз переходила из рук в руки.
— А потом они еще «психичку» затеяли, гады, — продолжал боец, — по левому флангу во весь рост напролом перли. Только… Нормальный развб такое придумает? Вот бы что заснять — цирк! Вот когда пх посекли… Только это уже не здесь, а на высоте 154…
— «Мессер»! «Мессер»! «Ложись! — крикнул, смеясь, его товарищ.
Над окопами летела белая чайка и беспокойно вертела головой, как бы пытаясь понять, что за необычный треск поднялся на ее пути. Когда из острого крыла выбились два белых перышка и, кружась, стали опускаться вниз, она с резкими криками взмыла в небо и молниеносно покинула опасную зону. Снова наступила тишина.
Только теперь я заметил, как много стреляных гильз на дне траншеи.
— Когда это успели столько? — спросил я, вколачивая каблуком гильзы в глину.
— Каждый день понемногу напоминаем о себе, а то соскучатся гитлеровцы без музыки…
До наступления темноты просидел я в траншее на переднем крае, снимая окопные будни. Так тихо и безмятежно, не считая редких перестрелок, прошел длинный день.
