Борисов молча подошел к карте:
— Вот, смотрите…
В комнату кто-то заглянул.
— Мы тебя ждем, Борис Алексеевич, — позвал его председатель горисполкома В. П. Ефремов.
— Начинайте. Я сейчас подойду.
Он положил руку туда, куда сходились тонкие линии всех железных дорог, — на Москву.
— Четырнадцатого декабря освободили Ясную Поляну, пятнадцатого — Клин и Истру, шестнадцатого — Калинин, — сказал Борисов. — Цель нашего контрнаступления под Москвой — разгромить ударные группировки врага, угрожающие столице с северо- и юго-запада. Как вы считаете, это важно?
Мы пожали плечами: какой же может быть разговор.
— Восьмого декабря, — продолжал Борис Алексеевич, — освобожден Тихвин, и сейчас борьба идет па подступах к Ленинграду. А вы знаете, что сейчас едят ленинградцы?
Тогда мы этого не знали, как не знали и многого другого.
— Так вот, они едят суп из отработанных кожаных деталей станков, приводных ремней и прокладок. Как вы думаете, сколько может держаться город в таком положении?
Мы молчали.
— И вообще, подумайте, что на данном этапе важнее. А то рассуждаете, как мальчишки, — сказал секретарь. — А теперь вот что: у нас сейчас на исполкоме будет стоять вопрос о новогодних елках.
Мы недоуменно переглянулись.
— Это очень важно, — как бы не замечая нашего недоумения, спокойно говорил Борисов. — И нужно это не только детям, но и взрослым… К сожалению, это не наша мысль, а постановление ВЦСПС… Елка — это вера в жизнь, в будущее. Ну, на этот раз понятно? Вот мы и хотели, чтобы вы все это сняли…
Мы уходили от Борисова удрученные — снять это было невозможно. У нас не было достаточно света, и все, что происходило ночью или в помещении, для нас пропадало.
А Новый год удался. Елки (вернее, сосны — елок не было) в ночной вылазке под самым носом врага достали моряки полковника Горпищенко. Там не обошлось без приключений: смельчаки «сняли» 8 вражеских автоматчиков, да еще и «языка» привели. Если бы это было днем — какой бы у нас был материал!
Старый год уходил, и к концу его все атаки немцев на Севастополь были отбиты.
У врага отбили Керчь и Феодосию.
Начинался новый, 1942 год…
— Сводка все та же! — сказал пришедший из штаба Н. Б. Левинсон. — Завтра до рассвета надо пробраться к полковнику Жидилову. Под Итальянским кладбищем на Федюхиных высотах его КП. Где Петро? Дорога на Ялту под Сапун-горой простреливается. Немцы по ночам бьют вслепую, стараясь блокировать подвоз боеприпасов в расположение седьмой бригады. Днем этот участок дороги простреливается прицельным огнем. Нам рекомендовано пробираться туда до рассвета.
Наум Борисович замолчал, ожидая нашего ответа.
Дима лежал на постели с закрытыми глазами, но не спал. За окном на Мичманском бульваре застрочил зенитный крупнокалиберный пулемет. Вошел Прокопенко и, прислонившись к дверному косяку, замер. Наступила тишина.
— Ну, что молчите? Дима, брось притворяться спящим!
…За час до рассвета мы были уже на Сапун-rope. Каким чутьем Петро угадывал дорогу, понять было невозможно.
— Охвицеры, тримайсь! Зараз будэмо йихаты пид гору. Хиба ж я знаю, шо там? Може, хрицы дорогу пошкрабалы…
Внизу в черном провале изредка сверкали взрывы снарядов, и тишину разрывал сухой и резкий треск. Периодические вспышки орудийного огня и мертвый дрожащий всплеск немецких ракет освещали нам короткие отрезки пути. Петро катил нас с Сапун-горы.
— Смотрите в оба! Только не прозевайте съезда с шоссе влево. А то прямиком к немцам угодим, — беспокоился Левинсон.
Петро остановил газик, выключил мотор и прислушался. Вдали тяжело работал мотор перегруженной машины.
— Треба трошки помацаты дорогу, — сказал Прокопенко и, сойдя с машины, ушел вперед. Его тяжелые шаги простучали кирзовыми сапогами по асфальту и замерли в темноте.
— Поколупали сашейку, гады, — раздался из темноты голос шофера.
Яркие звезды делали ночь еще непрогляднее, темнота прятала все. Только пулеметные строчки иногда прошивали трассой землю, а взрывы снарядов ставили светлые точки.
Петро вернулся, и мы осторожно двинулись дальше, но вскоре свернули на грунтовую избитую дорогу. Недалеко сверкнул взрыв, за ним другой, еще ближе.
