Ружья для царя. Американские технологии и индустрия стрелкового огнестрельного оружия в России XIX века - страница 85
Тактическая доктрина штыковой школы нашла отражение и в подготовке солдат. Начнем с того, что всеобщая воинская повинность 1874 года не принесла с собой всеобщего образования, которое, по преобладавшему в верхах мнению, было бы неприемлемо для русского крестьянина. Невзирая на то, что плачевный исход Крымской войны иногда все же объяснялся недостаточной подготовкой и практикой в стрельбе, предложения по увеличению стрелковой подготовки неоднократно отклонялись, и солдат продолжали обучать залповому огню по команде. Кроме того, развитию стрелковой подготовки препятствовала повсеместно распространенная боязнь растраты боеприпасов. Это был один из самых употребительных аргументов против скорострельного оружия: «Стрелок, в волнении боя, имеет возможность выпустить мгновенно все свои патроны и остаться обезоруженным»[231]. Предполагалось, что солдат израсходует боеприпасы, стреляя издалека, и ему не хватит их, когда он сойдется с противником поближе. Утверждалось, что готовые патроны, которые можно потратить впустую, не годятся для офицеров в бою. Основным принципом в отношении ружейного огня в бою был завет Суворова: «Стреляй редко, да метко» [Драгомиров 1861: 37][232]. Военный историк Федоров сравнил подготовку российского солдата с обучением его европейского собрата:
В то время, как на Западе <…> главное внимание было обращено на цельную стрельбу и на одиночное образование солдата <…>, у нас войска преимущественно обучались действию в массах. <…> Вместе со введением в войсках нарезного оружия в европейских армиях было обращено громадное внимание на одиночное образование солдата, на развитие его ловкости, подвижности, на действия в рассыпном строю и на применение к местности, между тем как в русской армии, воспитанной на заветах Суворова, предпочитавшей силу удара в штыки меткой стрельбе с дальних дистанций, не придавалось еще столько значения одиночному обучению солдата и возможно скорейшему введению нарезного оружия [Федоров 1904: 9][233].
Сложилось убеждение, что среднему русскому рядовому нельзя доверять сложное оружие. По словам Потоцкого, в русской армии не хотели, чтобы новое оружие попадало к солдатам, не прошедшим хотя бы годичного обучения его использованию. До Русско-турецкой войны вооружались или обучались пользоваться винтовкой Бердана только в специально подготовленных подразделениях. Лишь в 1879 году началось широкое внедрение «берданок» в войска и вся пехота была поставлена на одну ногу со стрелками. Тогда выяснилось, что линейная пехота не была должным образом обучена использованию винтовок Бердана.
Хотя стрельбою занимались, и довольно усердно, и с 1871 г. она проверялась смотрами, но преимущественно преследовалось обучение стрельбе в цель на дистанциях не далее 600 шагов, и совсем не принимался массовый огонь с тактической целью. При отказе от дальнего огня и скорострельности не допускалась стрельба одиночным огнем из сомкнутого строя, а только залпы. В общем относительно тактической подготовки пехоты можно сказать, что, несмотря на усовершенствование техники ручного огнестрельного оружия, мы смотрели на огневой бой как на вспомогательное средство и главным считали удар холодным оружием; в огневом бою полное предпочтение отдавалось стрельбе залпами из сомкнутых строев, а одиночный огонь стрелковых цепей считался лишь добавлением к нему [Гришинский и др. 1911–1913, И: 43].
Да, русских офицеров-традиционалистов можно упрекнуть в приверженности устаревшим обычаям и предрассудкам, но для их скептицизма в отношении современного стрелкового оружия имелись некоторые практические основания. Начать с того, что дополнительным тренировкам по стрельбе препятствовала нехватка хороших стрелковых тиров и инструкторов. Но важнее была боязнь чрезмерного расхода боеприпасов – хоть в учебном процессе, хоть в полевых условиях, – порожденная финансовой скупостью русской армии: расточительство боеприпасов легко может привести к неприемлемо высоким расходам. Наконец, не следует забывать, что перевооружение в 1860-х и 1870-х годах происходило в контексте серьезных ограничений касательно нового оружия, частично проистекавших из скептицизма по отношению к технической эффективности нового оружия в бою и способности неграмотных солдат пользоваться казнозарядными устройствами. Подобный скептицизм, разделяемый многими европейскими офицерами, основывался на реальных трудностях использования оружия, которое, как ни крути, было совершенно новым.
