Российское правительство решило не ограничиваться только закупкой оружия – пусть даже изготовленного на лучших заводах – в Соединенных Штатах и было полно решимости наладить собственное производство. Безусловно, конструкция системы могла определять будущее решение организации производства, но верно и обратное. Сравнивая две системы Бердана, Н. Литвинов указал, что при выборе соображения относительно возможности производства того или иного вида оружия в России имеют больший вес, чем оценки чисто технических качеств, и что превосходство «Бердана № 2» над «Берданом № 1» заключается не столько в его военных возможностях, сколько в обещанной высокой степени пригодности для крупномасштабного производства на российских оружейных заводах[222]. Он также заявил, что после выбора системы небольшие партии оружия можно получить быстро и с удовлетворительным качеством, сделав заказ за границей. Но долгосрочная цель – простое и доступное отечественное производство. По иронии судьбы, Горлов, сторонник русского «Бердана № 1», не принял «Бердан № 2» и отдал предпочтение британской разработке Мартини-Генри. Однако в отношении принятия на вооружение «Бердана № 2» и Горлов, оскорбленный тем, что власти не прислушались к его советам, и советские историки 1950-х годов, обвинявшие русское правительство в бездумном увлечении всем иностранным, похоже, упустили из виду важный аспект проблемы. На рапорт Горлова военный министр Милютин наложил пространную резолюцию:
Если г. Горлов имел в виду удобство заказа ружей Генри-Мартини в Англии, то одна эта причина едва ли может оправдать новую перемену образца – Россия не Египет, не Папские владения, чтобы ограничиться покупкой ружей за границей на всю армию. Мы должны же строить свои заводы для изготовления в будущем наших ружей, и вот существенный вопрос: не встретят ли наши заводы больших непреодолимых затруднений для изготовления ружей, обр. 1868 г., если бы даже признать вместе с Горловым, что эти ружья самые лучшие из всех до сих пор известных. Образец, так называемый Бердана № 2, соблазняет как в особенности своей простотой в фабрикации, а также и удобством манипуляции с его затвором[223].
Естественно, что необходимость полномасштабного отечественного производства сильно повлияла на решения о перевооружении. Из утверждений Милютина можно заключить, что важность новой военной тактики, основанной на быстрой стрельбе, получила всеобщее признание и что принятие и развертывание новых оружейных систем сдерживают лишь экономические причины. На деле же русские офицеры обсуждали не только технологическую и экономическую осуществимость производства новых казнозарядных винтовок и металлических патронов, но и влияние изменений в вооружении на военную стратегию и тактику, а также на подготовку и боевой дух солдат. Эти дебаты, отчетливо просматриваемые на страницах военных журналов, важны потому, что происходили в контексте более широкого обсуждения военных реформ – в ходе последней из основных Великих реформ, – а также накануне Русско-турецкой войны.
Стрелковое оружие в русской тактической доктрине после Крыма
Заметный рост значения стрельбы в ходе военных действий в XIX веке, связанный с качественным развитием ручного оружия, привел к появлению новых требований к разработчикам военной тактики и командирам. Наступление пехотных колонн в сомкнутом строю сменилось тактикой на основе рассыпных стрелковых цепей; традиционная массированная кавалерийская атака стала рассматриваться как самоубийство, а действия в открытых порядках многократно повысили значение личной инициативы. Впрочем, приверженцы старых обычаев не спешили уступать, и, хотя XIX век стал веком винтовок, даже в середине столетия нет-нет да и случались самоубийственные кавалерийские атаки в плотном строю. В 1860-х годах в России происходили быстрые изменения социальной, правовой, образовательной и военной структур, и оснащение пехоты современным оружием стало одним из главных приоритетов, так что не вызывает удивления и соответствующий пересмотр тактической доктрины и системы воинского обучения.
