Русское мировоззрение. Как возможно в России позитивное дело: поиски ответа в отечественной философии и классической литературе 40–60-х годов ХIХ столетия - страница 254

. Дети же в таком обществе если и рождаются, то воспитание их заключается не в том, чтобы приготовить их к достойной человеческой деятельности, а в том, чтобы как можно лучше их накормить, увеличить их рост, сделать их чистыми, белыми, красивыми. И в таких «перекормленных животных» неестественно рано проявляется непреодолимая чувственность, составляющая причину страшных мучений в отроческом возрасте. Это в-четвертых. В-пятых же, из-за того, что в обществе, где плотская любовь возведена в высшую поэтическую цель, свидетельством чего служит и искусство, молодые люди «лучшее время своей жизни посвящают: мужчины на выглядывание, приискивание и овладевание наилучшими предметами любви в форме любовной связи или брака, а женщины и девушки — на заманивание и вовлечение мужчин в связь или брак»[697]. Поэтому для Толстого ясно, что надо перестать думать, что плотская любовь есть нечто особенно возвышенное и что любовь, а также соединение с предметом любви никак не содействуют достижению достойной человека цели, а, напротив, затрудняют это.

В этих выводах Толстого можно видеть пророческое предупреждение, поскольку на рубеже XX–XXI веков все заметнее становится зыбкость семьи, возрастает отчужденность детей от родителей, возрастает их сибаритство в связи с ослаблением внутри семейного кодекса. Пороки, которые бичует Толстой, теперь взяли верх не только в «приличном обществе», но вполне характерны и для трудовых слоев населения. Сегодня все чаще говорят о сексуальной революции в России, и, может быть, только страх перед СПИДом в состоянии в будущем как-то уменьшить обыденную беспорядочность половых отношений. Все эти нынешние реалии, перечисляемые в откликах на фильм Швейцера, позволяют, по мнению критиков, читать «Крейцерову сонату» не как трактат о нравственном идеале, но как крик тревоги за живых людей, за их нынешнее общество. Судя по всему, фильм Швейцера дает на это право. Во всяком случае, игра Олега Янковского, исполняющего роль Позднышева, покусившегося на убийство супруги из ревности, заставляет зрителя вполне актуально переживать весь комплекс его страданий.

В фильме главный груз нравственного осуждения, кажется, ложится именно на героя Янковского, который не в состоянии возлюбить ближнего своего как самого себя. Он в своем развращенном воображении досочиняет картину измены жены и обрушивается на нее со всей силой неуправляемой ярости. Поэтому симпатии зрителя должны, естественно, перейти к его жене, роль которой умно и выразительно ведет Ирина Селезнева. Мать пятерых детей, приспособившаяся к повседневности, рано осознавшая отсутствие контактов с мужем, она живет, исполняя свой долг. Но в героине живет сдерживаемая страстность, находящая выход в музицировании, что и привлекает в дом Позднышева скрипача Трухачевского, роль которого здесь исполнил руководитель известного фольклорного ансамбля Дмитрий Покровский.

Рассказ Толстого не отвечает прямо положительно на вопрос измены супруги Позднышева. В фильме, похоже, актриса Селезнева вместе с авторами картины дает отрицательный ответ. Как выразился рецензент, «была приязнь, страсть к музыке, распространившаяся на музыканта», но «не плотская страсть, а как бы отдаленная аура ее, как бы возможность, не осознанная ею самой»[698].

Тут-то как раз и начинаются, на наш взгляд, расхождения с мировоззренческими позициями Толстого, сформировавшимися к концу XIX столетия в писателе. Нравственно-философские поиски Толстого есть типичное выражение национального характера в том смысле, что писатель во что бы то ни стало хочет дойти в них до предела и заглянуть за предел, хотя, по его же собственным убеждениям периода «Войны и мира», это невозможно. Здесь Толстой вполне совпадает с другим абсолютно национальным писателем в плане поисков ответов на «проклятые вопросы» — Ф. М. Достоевским, творческий путь которого, как и его героев, направлен к пределу и за предел. Поэтому для того и для другого важны не столько вопросы преодоления известных человеческих пороков, сколько вопрос преодоления страха смерти. В конечном счете для каждого из них весь путь нравственного самопостижения упирается в проблему конечности человека, в то самое «быть или не быть», которое прозвучало в трагедии Шекспира, отвергаемого, как известно, Толстым.