Русско-польские отношения и политическое развитие Восточной Европы во второй половине XVI – начале XVII вв. - страница 7
Однако оно приобретало иное содержание, когда «вотчина» прародителей отождествлялась с этнографическим понятием «Русская земля», т. е. территорией, заселенной восточными славянами. Заявляя, что «вотчиной» Ивана III является Русская земля, «вотчиной» литовских князей — Литовская земля, а вотчиной польских королей — Польша, русские государственные деятели по существу ставили вопрос о необходимости привести в соответствие политические и этнографические границы в Восточной Европе[31]. То, что при этом на первый план выдвигались не этнографические, а политико-правовые моменты, следует объяснять как устойчивостью патримониальных представлений в русской сословной монархии, лишь вступавшей в процесс своего формирования, так и самим характером межгосударственных контактов, носивших в то время форму персональных отношений между государями и династиями. Не подлежит, однако, сомнению, что для русских политиков и идеологов XVI в. имели важное значение оба указанных фактора[32], разумеется, не противореча друг другу, а находясь между собой в полном соответствии. В первых десятилетиях XVI в. в русской правительственной среде появились сочинения, дававшие дополнительное обоснование русской внешнеполитической программе.
Здесь прежде всего следует назвать Сказание о великих князьях Владимирских — памятник, возникший, как показала Р. П. Дмитриева, в первые десятилетия XVI в.[33] Исходя из тезиса, что Русская земля — «извечная» вотчина Рюриковичей, авторы Сказания подчеркивали особую древность этой династии, восходящей к римскому императору Августу, который некогда «обладал» всей вселенной. Этим подчеркивались особые права на власть московского великокняжеского рода и его особо почетное положение среди европейских династий. Право на это особое положение давал русским монархам и их царский титул, унаследованный от византийских императоров вместе с некогда принадлежавшими Августу регалиями. Тем самым, утверждая особое положение русского государя как наследника древних империй и династий, составители легенды не только укрепляли внутри страны представление об особой древности и высоком престиже «царской» власти, но и пытались обосновать особое место России в системе европейских государств, что должно было облегчить борьбу за воссоединение утраченных территорий.
Если это произведение все же лишь опосредствованно связывалось с русской программой политического развития Восточной Европы, то ее непосредственному обоснованию было посвящено Родословие литовских князей, образовывавшее фактически одно целое со Сказанием о князьях Владимирских[34]. Согласно этому памятнику, род литовских князей вел свое происхождение от «служебника» одного из смоленских княжат Гедимина, который был послан великим князем Юрием Даниловичем за Днепр «имати дани дарения». Пользуясь обстановкой смуты, Гедимин присвоил себе собранные средства и, наняв на них «множество людей», сумел стать великим князем на Литве «русских князей несъгласьем и междуусобиыми браньми». Правда, дети Гедимина старались поддерживать хорошие отношения с московскими князьями, неоднократно получали от них помощь и приняли православие, но уже его внуки Витовт и Ягайло перешли в «римскую веру», стали водить дружбу с «безбожным Мамаем» и нападать на русские земли. В итоге Витовт «заруби Киев и Чернигов и взят Брянск и Смоленск и приступиша к нему всей князи пограничныя с вотчинами от Киева даже и до Фоминьского»[35].
Таким образом, оказывалось, что на занятые ими русские земли литовские великие князья не имеют никаких прав, поскольку сама княжеская власть была приобретена их родоначальником на украденные у московских князей деньги, а их потомки воздали черной неблагодарностью за оказанные им благодеяния и изменили истинной вере. При этом история происхождения литовских князей составляла резкий контраст с рассказом о происхождении Гюриковичей. Одновременно сам захват русских земель литовскими князьями передвигался в эпоху как можно более позднюю — времена Витовта.
