В исторической перспективе именно эту сторону унии следует расценить как наиболее существенную для последующих судеб русской внешнеполитической программы. Однако этот аспект унии стал ясен для русских политиков лишь со временем. В момент же заключения унии и первые последующие за этим годы русское правительство расценивало ее прежде всего под углом конкретного соотношения сил в Восточной Европе.
Следует отметить, что отход феодалов Великого княжества с начала XVI в. от активной борьбы за воссоединение не заставил русское правительство отказаться от своих планов, о чем свидетельствуют и его упорный отказ заключить с Великим княжеством «вечный мир», и дальнейшая конкретизация к середине XVI в. русской внешнеполитической программы отнюдь не в духе ее ограничения какими-то минимальными уступками, и, наконец, Полоцкий поход Ивана IV в 1563 г. И это понятно. Если на быстрое воссоединение всех белорусских и украинских земель нельзя было рассчитывать, то все же, как показывал опыт, можно было, ведя планомерную и упорную борьбу, постепенно отвоевывать у Великого княжества одну территорию за другой — Смоленск в 1514 г. при Василии III, Полоцк при Иване IV в 1563 г. По мнению В. Д. Королюка, «в лице Литвы Русское государство имело сильного противника… однако до тех пор, пока налицо были польско-литовские разногласия… успех был возможен»[58].
Но положение могло радикально измениться, если бы к Великому княжеству присоединилось и стало гарантом сложившейся системы отношений Польское королевство. Русское правительство стремилось избежать такого развития событий. С этой точки зрения весьма характерно поведение Ивана IV при взятии Полоцка, когда, отправив в московский плен литовских вельмож, царь любезно приказал отпустить находившиеся в городе отряды поляков, одарив их шубами[59]. Как справедливо отметил В. Д. Королюк, данный политический акт свидетельствовал о стремлении «предотвратить вмешательство Польши в русско-литовский конфликт или, во всяком случае, отсрочить его»[60].
И позднее вопрос о позиции Польши по отношению к русско-литовскому конфликту продолжал волновать русских политиков. В инструкциях ездивших в Литву русских дипломатов на всем протяжении 60-х годов постоянно предписывалось выяснить, «польские люди с литовскими людьми в единачество посмолвилися ли» и «заодин ли им королевы земли оберегати»[61]. Правда, когда уния стала фактом и в Москву прибыло первое польско-литовское посольство, царь демонстративно заявил послам, что он не придает никакого значения этому событию: ведь владения Сигизмунда II — Корона и Литва «как преж сего были за предки его от короля Ягайла, так и ныне за ним, а новины тут никакие нет»[62]. Отчасти это заявление было правдой: царю, в воззрениях которого господствовали патримониальные представления о взаимоотношениях подданных и монарха, был, вероятно, во многом непонятен смысл происшедших событий, тем более что и поступавшие в Москву информации[63] никак не отражали публично-правового характера унии. Однако эти сообщения весьма точно информировали о том аспекте унии, который был для русского правительства наиболее существенным: Литва и Корона договорились «на том, что им стояти ото всех украин заодин: Ляхом Литве пособляти, а Ляхам Литве пособляти без пенезей»[64]. Из этого следовало, что в случае возобновления войны на стороне Великого княжества выступят не только отдельные наемные отряды поляков, но и все военные силы Польского королевства. Этого русское правительство при дальнейшем планировании своего внешнеполитического курса никак не могло игнорировать. В условиях, когда России, которая вела уже к этому времени войну со Швецией в Прибалтике и отражала агрессию Османской империи, противостояли соединенные силы Короны и Литвы, путь вооруженной борьбы не мог принести значительных успехов. Новая обстановка, сложившаяся после Люблинской унии, ставила ее перед необходимостью искать иных, прежде всего политических решений проблемы воссоединения украинских и белорусских земель.
Наметившиеся после Люблинской унии изменения в соотношении сил в Восточной Европе не остались, конечно, незамеченными и польско-литовскими политиками. Не случайно уже на самом Люблинском сейме 1569 г. некоторые члены литовской рады, такие, как Ян Ходкевич и князь Роман Сангушко, призывали разорвать мирные переговоры с Россией, доказывая, что «никогда не будет лучшего времени [чтобы идти] на Московского»
