Кленовичичевский прервал:
– Простите, господин президент. Мне, скорее всего, скоро придется скрываться в подполье. А когда попадусь... у вас, уверен, будет отличная сыскная служба, какая чашечка кофе у заключенных?
Он с достоинством поклонился, повернулся и, провожаемый нашими взглядами, пошел к двери. Я ощутил недосказанное, что Кленовичичевский удержал из вежливости, но что и так читалось по его походке, по старчески сгорбленной спине: вряд ли даже удастся побыть заключенным. При диктатуре просто: убит при задержании, застрелен при попытке к бегству... Хорошо, если не скажут, что убит в пьяной драке собутыльником.
Когда дверь закрылась, Кречет вздохнул, тяжело опустился за стол. Преодолевая странное оцепенение я заставил себя раскрыть рот:
– Чечня...
Кречет поднял голову, злой и взъерошенный, словно волк с еще вздыбленной шерстью:
– Что?
– Чечня, – повторил я настойчиво. – Проклятая ненавистная Чечня. Помните, как всех наших тряхнуло, когда даже на иннагурации их президента на праздничных столах стояли только минеральная вода и кока-кола?
– Ну? – повторил он почти с угрозой.
Я поморщился:
– Вам бы извозчиком, господин президент... Если хотя бы часть населения примет ислам, то ровно на столько уменьшится процент алкоголиков. И пьяниц. И вообще – пьющих. Уже не Горбачев будет следить за соблюдением сухого закона, на котороый всем наплевать, а сам Аллах, что все видит, от которого не укроешься.
Он вздохнул:
– Доживем ли? К мусульманству чересчур враждебное отношение, потому что мусульманство, мол, это вера врага. В России из каждых десяти войн девять были со странами ислама! Но если появятся русские мусульмане... подумать только – русские мусульмане!.. Хотя их уже немало. Но, как это ни дико, первыми русскими мусульманами стали военнопленные, что познакомились с исламом либо в Афганистане, либо у чеченцев. Приняли ислам не для того, чтобы облегчить себе участь, кто мешал тут же отказаться, оказавшись в глубинах России? Но упорно соблюдают предписания ислама, выдерживая насмешки и преследования со стороны тупых и злобных обывателей. Мне положили вчера на стол сводки, сколько молодых русских парней приняло ислам... Мало, согласен. Но, что удивительно, никто не отрекся!.. Ладно. Сегодня день тяжелый. Надо успеть многое, а с полудня я улетаю на маневры.
Где-то перед обедом Когана вызвали, он ушел, волоча ноги как дряхлый старик, пропадал недолго, а потом дверь кабинета распахнулась, словно ворвался регбист, морда Когана сияла так, что его можно было подвешивать вместо люстры.
– Господин Кречет, – выпалил он, вытягиваясь по-военному, – с вами настойчиво добивается встречи группа финансистов международного фонда!
Кречет вскинул голову. Покрасневшие от недосыпания глаза были раздраженные:
– Какого черта?
Коган помялся:
– Сведения непроверенные... Но есть слушок, что хотят предложить большой кредит под крайне низкий процент.
Кречет, морщась, потер виски ладонями, тряхнул головой, стараясь придти в себя после второй бессонной ночи:
– И это все?
Коган развел руками. За кредиты дрались, их добивались, предыдущий президент едва ли не в зад целовал даже финансовую мелочь Запада, только бы кинули от щедрот пару миллионов под любой процент, а этот тупарь, солдафон, унтер, даже не повел бровью.
– Есть еще слушок... – сказал он запинаясь, – еще менее вероятный...
– Ну-ну, телись быстрее.
– Поговаривают, что группа финансистов... самых крупных... желает инвестировать в нашу промышленность некие суммы...
Кречет отмахнулся:
– Суммы-то не плевые?
– Не вышепчешь, – признался Коган.
– В шею, – распорядился Кречет. – Впрочем, в шею не надо. Сбреши что-нибудь о занятости президента. Ты у нас теперь почти Геббельс! С Коломийцем шепчетесь? А я встречусь с ними после возвращения из Перми.
Коган дернулся, лицо пошло пятнами.
– Господин президент, вы не поняли... Это колоссальные суммы! Настолько колоссальные, что я даже не знаю... Я бы сказал, что за этим что-то стоит страшное, если бы и министр экономики, и директор Центробанка, и все-все наши виднейшие экономисты не завопили в один голос: надо брать! Обеими руками. Даже зубами вцепиться.
