Кречет неспешно поднялся, распрямился во весь рост. Хрящи в спине затрещали, словно кистеперая рыба превращалась в человека. Из полированной поверхности стола смотрела угрюмая опухшая харя. Скажи, от бессонницы, кивнут, но про себя всякий подумает: с перепоя мается президент. Ишь, дорвался до власти. Теперь баб гребет, жрет от пуза, по сто бочек коньяка за ночь выжирает... Скоты. По себе меряют.
– Утопающий хватается за соломинку, – ответил он загадочно.
Коган кивнул, он знал, что утопающий схватится и за гадюку, но по президенту выходило, что утопает вовсе не он, не Россия, а эти финансисты Международного фонда? Или даже те, кто за ними стоит?
Марина вошла без стука, как входила всегда, сказала негромко:
– Господин президент...
Кречет дернулся:
– Что стряслось?
– Машина ждет. Прикажете задержать самолет?
– Нет, иду, – ответил он сердито. – Еще и ты со своими шуточками! Не подкрадывайся так. Когда-нибудь застрелю ненароком.
Коган окинул его оценивающим взором. Что-то президент нервничает так, что подпрыгивает при каждом шорохе.
Мирошниченко торопливо подбежал к Кречету:
– Только одну минутку! Только одну!
– Давай, – бросил Кречет нетерпеливо. Он бросил быстрый взгляд на часы, поморщился. – Только без своих преамбул!
Мирошниченко выпалил:
– Нужно создать партию молодых мусульман! А что? Я готов ее возглавить. Приму ислам, то да се... Понятно, будут выборы, но если поработать, то выбирают все-таки того, кто все начал. Да и в партбюро... или просто, бюро, выбирают членов инициативной группы. Можно назвать к примеру: "Молодая Россия! Или «Россия молодая».
В кабинете наступило ошарашенное молчание, ибо Мирошниченко говорил без улыбки, он вообще никогда не улыбался, придавленный нелегкой обязанностью верно информировать общественность о жизни и деятельности т а к о г о президента.
Кречет оглядел его критически:
– А что?.. Бороду отпустишь... как, растет?.. А то больно белобрысый, не видно. Чем бреешься?.. А вообще-то, когда зеленую повязку оденешь, будет смотреться неплохо. Все девки за тобой побегут...
Мирошниченко сказал, подбодренный:
– Только надо для начала деньжат подкинуть! На проведение съезда, аренду помещения...
Но Кречет уже в дверях отмахнулся, указал на Когана, исчез за дверью.
* * *
Нет, был еще один момент до его отлета. Я вышел в библиотеку, что в соседнем здании, Кречет как раз садился в машину. Опять без охраны, чудовищно беспечный, словно та великая миссия, которую взвалил на плечи, должна охранять его сама.
– Господин президент, – сказал я, – на дорожку вам один штришок из истории.
Он остановился, держась за дверцу машины. По виду его понял, что мыслями он уже среди ревущих танков.
– Их истории России?
– Нет, Чечни.
Он передернулся, сделал движение сесть в машину, но я бросил коротко, и он остановился:
– Чечня была христианской. Православной! Вы не знали?.. Тихой такой, богобоязненной. Но где-то лет двести тому... нет, меньше, чеченцы решились сменить православие на ислам. И вот мы имеем дело с народом, у которого характер изменился тоже... В какую сторону, знаете.
* * *
Итак, Кречет отбыл на маневры, где-то под Пермью, там ровные, как танкодромы, места, по сибирски просторные, а вокруг леса – залог секретности. Уже на следующее утро я заметил охрану. Была и раньше, но сейчас заметил даже я, привыкший замечать только сдвиги в сознании отдельных народов, и групп населения, не мельче чем сотня-другая миллионов.
Хрюка была счастлива, потому что то один прохожий, то другой, отзывались на ее призыв поиграть, это были крепкие мужчины, и хотя один был одет как банкир, а другой как панк-рокер, но все выглядели как опровержение расхожей глупости, что банкиры толстые, а панки – хилые наркоманы.
Когда мы с Хрюкой возвращались, машина Кречета уже стояла у подъезда. Мирошник чуть опустил стекло, помахал мне рукой. Я показал жестами, что сейчас отведу своего страшного зверя, налью воды и сразу вернусь. Видно было, как он развел руками, мол, не торопитесь, вы ж люди творческие, особые, вам законы или уставы не писаны, вы можете и задержаться, если вдруг идея забрезжит или муза позвонит...
