Я слышал, как Коган вздохнул:
– Жизнь так коротка, а сколько гадостей успевают наделать кречеты!
Кречет подтвердил:
– Потому что свобода! Уже говорим все, что думаем. Жаль, думаем еще кто чем.
Краснохарев сдержанно хмыкнул. Сам по своей тяжеловесности и медлительности шуточками бросался крайне редко, да и вряд ли родил бы хоть одну удачную, но слушал с удовольствием.
Кленовичичевский заговорил ровно, в голосе слышалась и странная настороженность, и отчаянная надежда, что президент все-же поступит не так, как о нем говорят, а верно и справедливо:
– Господин президент... У меня есть сведения, что в наших тюрьмах дожидаются расстрела двести семьдесят человек.
Кречет кивнул:
– Верно. Но это вовсе не секретные сведения.
– Господин президент, высшая мера отменена почти во всех странах! Нас не принимают в Совет Европы только потому, что у нас все еще...
– Да знаю, – перебил Кречет. – Но разве в Штатах, на которые вы молитесь, смертной казни нет? Ничего, наша мафия еще год-два поработает в этой мирной Европе, так там не то, что смертную казнь, там вовсе военные режимы введут!.. А у нас, дорогой Аполлон Вячеславович, смертной казни ожидают только законченные убийцы. Те, кто совершил по несколько убийств. Не случайных, а намеренных.
Кленовичичевский развел руками. Жалобные глаза за выпуклыми стеклами очков часто-часто замигали.
– Господин президент! Из этих законченных убийц, так их называют в прессе, тридцать пять процентов – всего лишь законченные алкоголики. Не просто пьющие, а алкоголики! Безнадежно больные. И еще тридцать процентов убийц – это психически больные люди. Вы уверены, что они заслужили смертную казнь?
– Уверен, – ответил Кречет, непоколебимый, как утес на Волге.
– Их нельзя казнить. Их надо лечить!
– Почему?
– Так поступают во всем мире, – сказал Кленовичический твердо.
– Во всем ли?
– Если не считать слаборазвитые страны с диктаторскими режимами.
– Такие как США, Китай, – сказал Кречет без улыбки. – Они своих преступников казнят без жалости!
Я видел, что министры на Кленовичичевского смотрят с любовью и жалостью. Он прав, абсолютно прав, но все мы живем не на Марсе, где все поют, а зимы не бывает.
Сказбуш решил придти на помощь Кречету, или же просто не смог сдержаться:
– А почему этих самых алкоголиков и психически больных мы обязаны лечить?..
Кленовичичевский задохнулся от возмущения. Смотрел остановившимися глазами, а Кречет сказал ровно:
– Ребята, подготовьте указ. У нас нет денег, чтобы штат профессоров нянчился с убийцами, излечивая их от мании убийства. И нет миллионов, чтобы тратить на таких, когда в стране дети недоедают, учителя сидят без зарплаты, а нормальные здоровые люди содержат этих убийц, сумасшедших психопатов... Вы, дорогой Аполлон Вячеславович, живя на облаках, заботитесь о правах этих убийц... А я, президент, увы, находясь на грешной земле, забочусь о тех людях, которых эти мерзавцы убили. И они будут расстреляны!
Кленовичичевский отшатнулся, словно его ударили. Лицо Кречета было злое, как у волка. Кленовичичевский бледнел, но в то же время в его лице и фигуре словно бы пробуждалось странное достоинство. Он выпрямился, брови приподнялись, придавая лицу гордое и слегка надменное выражение. Темные круги под глазами придавали вид солидного государственного деятеля старых времен, когда правители все были красивыми и благородными, а не раскормленными боровами.
Хрипловатым голосом, бесцветным от усталости, но однако же исполненным непривычного достоинства он произнес:
– Господин президент, я вынужден выйти из состава вашей команды.
Кречет спросил со встревоженным любопытством:
– Что-то случилось?
– Я выхожу, – повторил Кленовичичевский, – только это имеет значение.
Кречет участливо и серьезно поинтересовался:
– Аполлон Вячеславович, вы можете сказать причину?
– Я не согласен с вашими методами правления, – ответил Кленовичичевский твердо. – Я считаю их диктатурой. Вы нарушили все права, до которых могли дотянуться.
Глаза Кречета были серьезные, смотрел он с симпатией и грустью. Развел руками:
– Я понимаю вас, Аполлон Вячеславович. Все же примите мое признание в глубоком уважении. Если даже мы не сможем работать вместе, то хотя бы давайте сохраним чисто человеческие отношения. Как-нибудь за чашкой кофе...
