Николя заморгал глазами. Молния? Он ушам своим не поверил, сердце стучало как барабан.
– Ты отдаешь себе отчет, – задыхаясь, произнес отец, – что молния попала именно в твое окно? Молния тебя выбрала! Одного тебя, из всех пассажиров!
Николя взглянул на отца:
– Ну и что это означает?
Теодор Дюамель ответил ему с сияющей улыбкой:
– А это означает, что ты особенный. Знаешь что? Я очень хочу, чтобы ты сделал для меня одну вещь. Слушай внимательно. Я хочу, чтобы ты все это записал, и поскорее. Все, что ты почувствовал, когда тебя ослепила синяя вспышка. Понимаешь? Ты должен увековечить этот момент, пока он не исчез навсегда, ну как будто сделать фото, только с помощью слов. Понимаешь?
Теодор Дюамель нажал кнопку вызова. Стюардесса появилась озабоченная, все еще взволнованная случившимся.
– О, ты тот самый смельчак, о котором говорил командир? Я очень рада, что ты в порядке.
Николя был доволен неожиданным вниманием к собственной персоне.
– Принесите нам бумагу, пожалуйста. Мой сын хотел бы кое-что записать, – заявил отец тоном, не терпящим возражений.
Он протянул мальчику свою ручку «Монблан» с выгравированными инициалами ТД, а стюардесса поспешила за бумагой. Николя и по сей день помнит ощущение тяжелой отцовской ручки в своих неокрепших, совсем еще детских пальцах. Ручка была теплая, отец только что вытащил ее из кармана, где она всегда лежала рядом с портсигаром. Когда он снял с нее сверкающий колпачок, на золоченом кончике пера появилась синяя чернильная капля.
Что же написать? Сердце у него сжалось. Он вообще не любил писать, его отталкивал сам процесс. Школярское занудство письма вызывало в памяти наморщенный лоб директора Рокетона, готового наброситься на ученика за малейшую орфографическую ошибку. Почему отец попросил написать? Он никогда не интересовался школьными делами сына, этим занималась мать: ведь она была учительницей. Но разочаровывать отца не хотелось. Разве он не сказал только что, что Николя особенный? Нет, подвести он не мог.
Пока самолет, на этот раз без приключений, снижался над аэропортом Орли, рассекая темные дождевые тучи, Николя писал. Почерк был детский, неуверенный, перо брызгало чернилами, но он его укротил, от старания высунув язык, и слова побежали сами собой. Они нанизывались, как жемчуг на нитку, а потом разбегались по бумаге, как крохотные живые существа, которые наконец-то почувствовали свободу. И ему это доставляло удивительное удовольствие. Исписав целую страницу, он протянул ее отцу к ак раз в момент приземления. Глаза Теодора Дюамеля впились в неровные строчки, цепко отслеживая слово за словом, и он закричал:
– Ага!
Николя вздрогнул.
– Все верно! Все в точку! Это гениально: сравнить синюю вспышку молнии с блеском хрустального шара Раскара Капака![5]
Николя уже испугался, что теперь отец станет его презирать, когда узнает, что он перечитывает свой любимый комикс о страшной мумии и о храбром Тинтине. А отец, наоборот, от радости так хлопнул Николя по спине, что тот чуть не задохнулся.
– Это гениально! Я знал, что у тебя получится!
Когда они вернулись домой, Теодор прочел страницу Эмме. Ей понравилось, но такого энтузиазма, как муж, она не выказала.
Прошли долгие четырнадцать лет. Николя начал писать первые страницы «Конверта» тем же золотым пером, и к нему снова вернулось чувство опьяняющей радости. Эту радость он испытал когда-то в самолете и сохранил в том потаенном мире, где был властелином. Она была такой сильной и чистой, что теперь он счастливо улыбался, вспоминая страшную мумию Раскара Капака и синюю вспышку.
– Я пойду в номер, – сквозь зубы пробормотала Мальвина.
Она выглядела очень бледной.
– Проводить тебя? – спросил Николя, даже не пошевелившись. Ему так не хотелось отрываться от ласковых солнечных лучей.
– Нет, – отозвалась она, с трудом вставая. – Если станет хуже, я тебе пошлю эсэмэску.
– Ты совсем не хочешь есть?
Он лично с нетерпением дожидался обеда возле бассейна.
Скорчив гримаску, она удалилась. Николя проводил ее глазами и подождал, пока она войдет в лифт. Надо будет чуть попозже заглянуть в номер. Едва она ушла, он схватил «Блэкберри», как мальчишка-сластена бросается к коробке конфет, пока мать отвернулась. Теперь у него есть время предаться любимому занятию: читать личную почту. Сообщение от Сабины он отложил на потом. Дита, как всегда, приставала с вопросами, на которые ему не хотелось отвечать: ему что, разонравилось встречаться со школьниками, отвечать журналистам по электронной почте и позировать для модных журналов?
