Начнём с Бориса-Романа и Глеба-Давыда. Имена гипотетических «Царевичей» выглядят интересно, с подтекстом. Так Борис, в полной форме Борислав, статусное славянское имя, княжеского достоинства; крестильное совпадает с именами Романа 1-го и Романа 2-го Лакапинов; но кроме того дословно означает «Римлянин=Ромей=Роман». Но ещё более интересно, что Борис, это воцерковленное имя первого славянского святого, болгарского царя Бориса 1-го Святого крестителя Болгарии. Сложнее выглядит ситуация с младшим братом: в форме Глеб в настоящее время имя заявляется из германских языков, но с подходящим значением «милый, угодный богам»; в форме Улеб, упоминаемой в летописи в сюжете о младшем брате Святослава Игоревича, оно этимологически не прочитано, а прямое тождество проводить явно преждевременно. Г-да «филологи», манипулируя мгновенно возникающими у них, как «бог из машины», законцами, как – то закрывают глаза, что в данном случае происходит почти невероятное: замена «согласной» на «гласную». Куда как более вероятно, что если это передача чужестранного имени, то гласная воспроизводит гласную. Но ситуация ещё интересней, в старо-норвежском языке произносится «У» в той позиции, где в современном русском произносится «О» по расщеплению дифтонга «ОУ»; и имя «Олаф» в русском воспроизводстве вообще-то в норвежском выговаривается как «Улав». Возникает сильнейшее подозрение, не переставлены ли тут имена, и нашему «Глебу» присвоено значение скандинава «Улеба»? Крестильное имя очевидно: библейский Давид в русской форме Давыда со значением «любимый, возлюбленный [богом]». Но к чему такое «возведение в квадрат»? Резкая выразительная отстранённость от Бориса и Глеба на фоне прочих «…полков» и «…славов» задаёт и полагает другой посыл – и по христианскому освящению значения первого имени не то ли положено в принцип второго? Не в легендарного ли Глеба – Улеба, в Житии Роавноапостольной Ольги названного её младшим сыном – христианином, казнённым язычником Святославом, назван и Глеб Муромский; кроме прочего свидетельствуя и об историчности прототипа по наличию этно – исторической русской традиции наименования внука по деду.
Эти соображения заставляют с подозрением относиться к остальной части списка, как построенной на иных принципах, иногда полностью несовместимых как с утвердившейся окончательно славянской статусностью, а то и с христианским посылом, ярким примером чего следует признать Позвизд. О высоком статусном ранге последнего свидетельствует только мужской род имени. По совокупности следует его исключить.
Метрономом к славянизированной части списка является указание летописи на юный возраст святых князей-царевичей в момент гибели: в интервале оценок 25–16 лет. То обстоятельство, что в момент гибели оба святых князя-царевича были холостые позволяет сократить интервал, приблизительно 18–19 лет для Бориса и 15–16 лет для Глеба. К этому косвенно подводит и выделение им уделов в 1010 году, которое не могло бы состояться, кроме фиктивного присвоением поступающих доходов с прижизненно переданного наследства, до достижения 11-летнего возраста «городовой службы» у младшего Глеба. Кроме прочего этим обстоятельством можно объяснить отсутствие Глеба рядом с братом в 1015 году – обычно в 16 лет князь-наследник впервые объезжал – представлялся своему «имению»; впрочем, этот срок полного вступления во владельческие права начинался с 14 лет и так, например, «по древним узаконениям» проводил раздел имения между малолетними братьями и сёстрами 4–9 лет по смерти родителей Андрей Болотов, единственный достигший 14 лет… Т. о. из списка можно исключить Станислава Смоленского, получившего наместничество ранее 1010 года.
Остаётся несчастный Судислав, трагедия которого пересилила даже Ярославовы симпатии летописца. Назначение ему последнему наместничества в Пскове в 1014 году в очевидное наказание и ущемление Ярослава, как и то, что Ярослав проглотил это унижение, не сгонял обидчика, и кстати, основателя псковского сепаратизма от Новгорода, свидетельствует о наличии за спиной ничем во всю живописно – кровавую эпоху, кроме личной трагедии не проявившейся фигуры, другой мощной тени, и две летописных записи под 1036 годом проясняют её:
