О. Рапов обратил внимание, что сообщение саги бросают новый свет на летописное известие:
В год 6525 (1017). Ярослав пошёл в Киев, и погорели церкви.
– и сделал вывод, что никакого убийства князя Бориса в 1015 году не было; что только к 1017 году Ярослав Новгородский и разгромил и убил Бориса Киевского, который во исполнение воли отца толи по закону, толи по самоуправству родителя сел на престол Великого Князя Русского в 1015 году. Но это сразу поднимало и решало вопрос, кто убил брата Бориса Глеба Муромского: в начавшейся междоусобице тот принял естественно сторону брата и устремился к нему, но выход Ярославовых войск к Любечу в 1016 году перерезал путь по Днепру, на котором его и перехватила Ярославова засада… Кто убил Святослава Древлянского остаётся под вопросом: летопись указывает, что он бежал в сторону Венгрии и погиб в Угорских горах – более естественно предположить, что начавший бойню братьев Ярослав уже не останавливался, избавляясь от соперников в ближайших землях к Киеву.
Можно ли полагать Ярослава способным на такие семейные преступления, перед которыми бледнятся и Брунгильда, и Ричард 3-й, и Иван 4-й? Что нам достоверно известно о нём, как о человеке? Где совпадают оценки летописи и саг?
А и чем он выделяется на общем фоне от Ярополка до Владимира:
Ярополк, убивший брата Олега; Владимир, предательски убивший уступившего ему власть брата Ярополка; Святополк, заявленный убийцей Бориса, Глеба и Святослава; Ярослав,22 года моривший на хлебе и воде брата Судислава, убивший принесшего ему престол посадника Константина Добрынича, отравивший по намёкам летописи победившего и пощадившего его брата Мстислава… Право, если вы в одночасье зарезали брата – вы Окаянный, если вы 20 лет гноите его в колодезном порубе на свечке, воде и горшке каши – вы Мудрый!
Летопись и Сага в общем рисуют одинаковый внешний и психологический портрет Ярослава: тщедушный, болезненный, хромой с детства; боязливый, но умеющий собраться; подозрительный, честолюбивый, завистливый и злопамятный; скупой до жадности, но не теряющий здравомыслия; любознательный… Всё, разумеется, в разных стилистических оттенках: сага пишет «трусливый» – летопись об осторожности, сага пишет «скупой» – летопись о рачительности… Летопись пишет об остром уме и широком кругозоре – Сага напирает на умение слушать и принимать советы умной жены Ингигерды Злой. Летопись намекает, что всё плохое было от жены; сага трубит, что от неё было всё доброе.
И как естественно было после свержения и убийства Бориса и кровавой бани, устроенной братьям, явиться в 1018 году восстановителем закона и справедливости, Святополку, опираясь на помощь тестя Болеслава 1-го Храброго/2-й будет Смелый/… И приказать патриотически истреблять польские отряды, как только тесть вознамерился сам сесть на Руси и начал разводить войска по городам…
В 1019 году на Альте происходит решающая битва Ярослава и Святополка, первый привёл с собой варягов – союзниками второго выступают печенеги: Святополк разбит, ранен, бежит… Бежал ли? Любопытно, как ответил /по саге/ Ярослав на предложение Эймунда убить Святополка: «…не буду делать этого, но не буду и мешать, если кто сойдётся с ним грудь к груди…». А в саге есть странно повторяющийся эпизод с убийством «Борицлейва» в шатре, но чуть-чуть по другому: князь попадает в засаду на просеке; его шатёр подхвачен согнутым деревом, уже не дубом, и заброшен в чащу – никаких манипуляций с телами не было, кажется их бросили на растерзание зверям: этим можно объяснить пропажу каких-либо известий не только о посмертной судьбе останков Святополка, но и его жены, дочери польского короля Болеслава 1-го … В этой связи нельзя не обратить внимание, что описание убийства «2-го Борицлейва» как-то более ближе к версии засады на пути бегства: военный стан на просеках в лесу не раскладывают.
Уже давно, в сознании или недоумённо, обращено внимание, что в непосредственной близости к событиям 1015–1019 гг. имя Святополка не несло ценностной неприглядности, подобно имени Ирода Великого; и сын Ярослава «Мудрого» Изяслав преспокойно называет своего первенца-наследника СВЯТОПОЛКОМ, что в наличии всех условий, оглашённых ПВЛ, неприлично и даже оскорбительно к семейной памяти, и так продолжается весь 11 век: поношения и завершающий их этический запрет легли только в 12 веке вместе с поновлениями текста ПВЛ летописцем Сильвестром при великом князе всея Руси Мстиславе Великом…
