Денис вылез из ложемента, добрался до люка переходного отсека, перехватывая ручки на стенах коридора, открыл люк.
Зашипело, но слабо, воздух из отсека просто вышел в стыковочный хобот, установленный космонавтами.
В свете нашлемного фонаря стал виден люк американского корабля. Он отошёл на рычагах назад, показалась фигура в зеркально бликующем скафандре. Сердце подсказало, что это Кэтрин.
Денис оттолкнулся ногой от края люка, пролетел в невесомости два метра и столкнулся с американским астронавтом.
Со щелчком включилась рация:
— Давление почти в норме, командир.
Денис в два движения откинул шлем.
Человек перед ним сделал то же самое.
— Дэн?! — прошептала Кэтрин.
— Я, — сказал жестяным голосом Денис, жадно вглядываясь в лицо женщины. — Почему не сообщила, что тебя послали в разведку?!
— А что, это так важно? — сухо ответила она.
— А если бы мы не успели?!
— Но ведь успели же?
Денис открыл рот, собираясь продолжать в том же духе, но вовремя вспомнил афоризм: перед ссорой с женой мужчина должен задать себе вопрос — чего он хочет больше: быть правым или быть счастливым?
Губы сами собой сложились в улыбку.
— Что смешного? — ещё суше спросила Кэтрин.
— Ничего, — ответил он весело, — я просто хочу быть счастливым. Не будешь возражать? Я люблю тебя, Катя!
А вы говорите — любовь зла…
Александр Золотько
ЯСНАЯ ПОЛЯНА. МЕСТЬ АННЫ
Льва Николаевича во сне каждую ночь преследовал кто-то незнакомый: выпрыгивал из-за деревьев, выскакивал из кустов, находил и в шкафах, и на полатях крестьянских домов. Находил, вытаскивал, приставлял ко лбу или затылку ствол громадного револьвера, и только в самый последний момент что-то мешало этому неизвестному произвести выстрел.
Граф и кричал, и звал на помощь — только никто не приходил, разве что какой-то господин лет сорока с бородкой и лысиной кричал с легкой картавинкой, чтоб не трогали писателя, и называл его отчего-то зеркалом. Да и не Толстого он вовсе защищал, как оказалось, а того самого неизвестного, который был вовсе не неизвестный, а неизвестная.
Баба с револьвером терроризировала великого писателя, будто не достаточно того, что Софья Андреевна целыми днями выматывала его нервы по поводу собственности и авторских прав на все написанное за жизнь.
Лев Толстой пытался спросить у бабы, кто она такая, отчего преследует его так жестоко, но не успевал, просыпался в холодном поту да слезах, маялся целый день только для того, чтобы мучиться ночью.
Потом одновременно случилось два события. Вообще-то, событий было три, но о третьем граф не знал. А вот первые два случились с ним в один и тот же день. Вернее, одно случилось ночью, а второе — сразу после пробуждения, утром следующего дня.
Значит, ночью к графу пришел покойный Антон Павлович. Пришел в своем обычном в летнюю пору светлом костюме, в пенсне своем знаменитом, присел в головах, как принято у врачей, взял Льва Николаевича за руку, посчитал пульс, покачал головой и сказал тихо, без насмешки:
— А помнишь, Лева, я тебе говорил? Ведь говорил же про Анну Каренину, про дочку ее, что если она решит тебя убить, то сделает это непременно. Говорил?
— Говорил? — переспросил великий писатель и тут же сам вспомнил, что действительно, как-то предупреждал его Антон Павлович. — Говорил…
— Вот она и решила, — сказал Антон Павлович. — Ты только подожди немного, совсем чуть-чуть.
Лев Николаевич проснулся, а тут как раз ему и письмо принесли. Большой такой конверт. И, как назло, накануне очередная размолвка вышла у графа с супругой — отказалась она мужниной почтой заниматься, а то никогда не пропустила бы к великому писателю столь страшной эпистолы.
Ровным округлым почерком дама, подписавшаяся Анной Карениной, не то чтобы угрожала прямо, но подробно описывала, что, по ее мнению, стоило бы сотворить с великим русским писателем Львом Николаевичем Толстым. И описывала страшные и жестокие вещи не только легким слогом, свидетельствовавшим об образованности, а и со знанием дела. Указывала, кстати, что, казня преступников в Британии, палач обязательно взвесит висельника, чтобы выбрать нужную длину веревки. Ведь если человек толстый, то при падении в люк длинная веревка даст ему возможность разогнаться настолько, что шея может не выдержать и перерваться, а короткая человеку легкому дает шанс не умереть от сломанного позвоночника, а задохнуться в петле. Далее шли такие подробности, что графа стошнило тут же, в кабинете.
