Наивный характер зарождавшегося русского масонства не удовлетворил сначала Ивана Елагина. Он не обнаружил в русских ложах, по его словам, «ни тени какого-либо учения, ниже преподаний нравственных».
Он видел только «предметы неудобоносимые, обряды странные, действия почти безрассудные; и слышал символы нерассудительные, катехизисы уму не соответствующие; повести общему в мире повествованию прекословные, объяснения темные и здравому рассудку противные».
«С таким предубеждением проводил я многие годы в искании в ложах и света обетованного и равенства мнимого: но ни того, ни другого, ниже никакие пользы не нашел, колико не старался».
Но позже Иван Елагин «узнал» в масонских идеях «истинный свет» и в царствование Екатерины II создал даже свою особую «Елагинскую» систему масонства, за что отличен был руководителями европейского масонства званием Великого Провинциального Мастера для России.
При всей своей наивности масонство Елизаветинской поры достигает своей цели.
Масонство объединяет в своих ложах всех идущих по пути «Великого Петра», всех преклонявшихся перед западной культурой и отвернувшихся от русской культуры, всех зараженные европейскими «прогрессивными идеями «и атеизмом. Масонство дает скороспелым русским «вольтерам» и безбожникам то, чего им не хватало до сих пор, чтобы активно влиять на духовную жизнь русского общества — организацию. Русское масонство объединяет всех, кто презирает искалеченную Петром I Россию и принадлежит душой западному миру.
«Чем успешнее русский ум XVIII и XIX столетий усваивал себе плоды чужих идей, тем скучнее и непригляднее казалась ему своя родная действительность. Она была так непохожа на мир, в котором выросли его идеи. Он никак не мог примириться с родной обстановкой, и ему ни разу не пришло в голову, что эту обстановку может улучшить упорным трудом, чтобы приблизить ее к любимым идеям, что и на Западе эти идеи не вычитаны в уютном кабинете, а выработаны потом к политы кровью.
Так как его умственное содержание давалось ему легко, так как да брал его за деньги, как бы брал все из магазина, то он не мог подумать, что идея есть результат упорного и тяжелого труда поколений. Почувствовав отвращение к родной действительности, русский образованный ум должен был почувствовать себя одиноким. В мире у него не было почвы. Та почва, на которой он срывал философские цветки, была ему чужда, а та, на которой он стоял, совсем не давала цветов. Тогда им овладела та космополитическая беспредельная скорбь, которая так пышно развилась в образованных людях нашего века.» Увлечение французской философией и французскими политическими учениями приводят к сильному росту безбожия в высших кругах общества.
Яркие свидетельства об этом мы находим в автобиографических воспоминаниях Д. Фонвизина.
«В то же самое время, — пишет Фонвизин, — вступил я в тесную дружбу с одним князем, молодым писателем (1763 г.) и вошел в общество, о коем я доныне без ужаса вспомнить не могу. Ибо лучшее препровождение времени состояло в богохулии и кощунстве. В первом не принимал я никакого участия и содрогался, слыша ругательства безбожников: а в кощунстве играл я и сам не последнюю роль, ибо всего легче шутить над святыней и, обращать в смех то, что должно быть почтено. В сие время сочинил я послание к Шумилову, в коем некоторые стихи являют тогдашнее мое заблуждение, так что от сего сочинения у многих прослыл я безбожником. Но Господи! Тебе известно сердце мое; Ты знаешь, что оно всегда благоговейно Тебя почитало и что сие сочинение было действие не безверия, но безрассудной остроты моей».
В другом месте своих воспоминаний Фонвизин показывает, как глубоко безбожие проникло в высшие слои европеизировавшегося высшего общества, обитавшего в «Северном Парадизе»: «Приехал ко мне тот князь с коим я имел неприятное общество». Этот князь позвал Фонвизина к графу, имя которого Фонвизин не называет.
«Сей граф, — сообщает Фонвизин, — был человек знатный по чинам, почитаемый умным человеком, но погрязший в сладострастие. Он был уже старых лет (следовательно, его юность прошла в царствование Петра I. — Б. Б.) и все дозволял себе потому, что ничему не верил. Сей старый грешник отвергал даже бытие высшего Существа.» «…Ему вздумалось за обедом открыть свой образ мыслей, или, лучше сказать, свое безбожие при молодых людях, за столом бывших и при слугах.
