– «Кёркелль»?
– Да, именно так. И когда она говорит, то словно забывается, тонет в непрерывном и плавном потоке слов и воспоминаний, и единственное, по чему можно догадаться, что она больше к тебе не обращается, это когда она внезапно переводит взгляд на того, кто стоит у тебя за спиной, и ты понимаешь, что попросту перестал для нее существовать, взял да исчез. А она тем временем уже снова начинает пересказывать все ту же историю о Кёркелле…
– Она что, никогда его не называет Черчиллем?
– Нет. Всегда только Кёркелль. Но это совершенно неважно. Шанель могла бы читать своим поставщикам хоть прейскурант бакалейной лавки, если бы ей вдруг захотелось. Для них самое главное, что они имеют честь беседовать с ней наедине. Такая честь дорогого стоит; она куда важнее денег.
Большую часть розового пуха Кейт все-таки удалось с себя снять. Осталось всего несколько пушинок на чулках.
– Какие они все-таки умные старые вороны, эти твои Хозяйки, – заметил Патрик, впрочем, без малейшей недоброжелательности. – Я полагаю, для тебя эта история впервые прозвучала, когда ты попросила прибавки к жалованью.
Это действительно так и было. Хотя для Кейт это и не имело значения: ей все равно очень нравилась история о поставщиках и «Кёркелле».
– Ну, тогда ты расскажи мне какую-нибудь историю, – попросила она Патрика.
– Но я никого из великих людей не знаю.
– Расскажи о Пег.
Кейт и сама немало знала о Пег Харрис. Ее мать вместе с матерью Патрика когда-то в юности работала в мастерской компании «Джон У. Даудн» в Корке. Это был модный магазин-ателье для богатых людей, «Примерно такой же, как «Chez Ninon», но только очень большой», – говорила ей Пег. А мать Кейт всегда начинала рассказы об этом модном доме с того, как Пег охмуряла одного курьера за другим. Мать рассказывала об этом специально, в порядке предостережения. Миссис Харрис была в молодости невероятно хороша собой, что, по мнению матери Кейт, было весьма прискорбно. «Такие девушки – такие хорошенькие, я хочу сказать, даже самые милые, вроде нашей Пег, – всегда беду приносят», – внушала Кейт мать, и в ее голосе явственно слышалась зависть.
– Расскажи мне о Пег что-нибудь благородное.
– Благородное? – удивился Патрик. – Она была нашей матерью. Она нас поднимала, себя не жалея. Вот что, по-моему, самое благородное.
– Конечно. Но ты расскажи мне что-нибудь о ее работе.
– Она всегда очень много работала.
– Но работу свою любила!
– Она любила получать за работу деньги.
– И еще она любила наших Хозяек!
Патрик расхохотался.
– Нет, как раз ваших Хозяек мама совсем не любила! А вот к девушкам из мастерской она относилась очень хорошо. Особенно к Мейв. «Великие конспираторы» – так их мой отец называл. Мама и Мейв частенько сидели у нас на заднем крыльце, пили из чайных чашек джин и часами обсуждали «этих старых Chez». Они их именно так всегда называли – «шез» – и отчетливо произносили это «з» на конце.
– Неправда, Пег любила наших Хозяек! Она столько раз мне говорила, какие они чудесные.
– Мама тебя просто туда заманивала. «Chez Ninon» требовалась очередная «копченая селедка», а ты им вполне подходила.
– Значит, она мне лгала?
– Если ты до сих пор считаешь их чудесными, значит, она все-таки не совсем лгала, верно?
Кейт сняла с юбки очередную розовую пушинку. Вот ведь что получается, когда вы сидите в автомобиле! Находитесь слишком близко друг от друга, вот и выбалтываете всякие никому не нужные секреты!
Звезды, ничуть не стесняясь, светили вовсю, и ехать было очень приятно. На улице было тихо и спокойно – пока что немногие имели личные автомобили. Иной раз, правда, мимо проезжал случайный автобус, а вот грузовики уже покончили с дневной доставкой. Кейт никогда еще не каталась ночью в открытой машине и сейчас чувствовала себя туристкой на знакомых городских улицах. Она как-то раньше никогда не обращала внимания на то, сколько же там всяких магазинов. В некоторых над дверью развевался ирландский флаг. Кое-где витрины были разрисованы эльфами и трилистниками, эмблемой Ирландии. Эти магазины вроде бы и казались совершенно ирландскими – как на цветных открытках, – но ни капли не напоминали Кейт о бескрайнем темном море ее юности, о воздухе, который после зимних дождей кажется насквозь пропитанным угольным дымом, об отце с его широким красным лицом и привычкой оглушительно смеяться.
