— Пришла «Сентинэл». Хочешь почитать? — она остановилась в дверях, протягивая газету.
— Что? — Алан сидел в своей коляске, склонившись над рабочим столом и казался увлеченным. — А-а, нет, не сейчас. Положи ее на кровать. Я прочту позже.
— Хорошо, — она положила сложенную газету и обошла кровать. — Над чем ты трудишься? Алан скорчил гримасу:
— Я пытаюсь подправить этот холм, но у меня, кажется, не получается. Это скорее огромная гора, чем холмик.
Миллисент внимательно посмотрела на деревянную доску, лежащую перед братом на столе. Одним из его хобби было коллекционирование оловянных солдатиков, искусно сделанных с соблюдением всех знаков различия, формы и оружия, характерных для той или иной армии.
В их городке жил старый джентльмен, выпускник Уэст-Пойта и армейский майор, позднее полковник сил Конфедерации, который тоже интересовался военной историей и коллекционировал оловянные армии. Он приходил к Алану раз в неделю или чаще, и они вдвоем расставляли аккуратных лошадок со всадниками, пушки и пехоту и даже военные укрепления, углубляясь в бесконечные споры по поводу мельчайших подробностей.
Несколько недель назад Алан загорелся идеей максимально приблизить один из макетов к реальности, точно воссоздав рельеф с помощью естественной топографии района сражения. Он набросал эскиз на большом листке фанеры и пытался смоделировать ландшафт из папье-маше; это был утомительный и кропотливый процесс, заставлявший его часто ворчать или даже взрываться.
— Я не художник, — вздохнул он и отодвинул от себя фанеру. Я даже не знаю, зачем это затеял.
— Ну, Алан… — Миллисент взяла недоделанный макет и поставила его в угол комнаты, — возможно, ты просто устал. Наверное, тебе лучше лечь и отдохнуть.
— Отдохнуть! — взорвался он. — Чушь, Милли! Все, что я делаю — это отдыхаю! Я до смерти устал отдыхать! Какую часть своей жизни я сплю? В моей жизни для отдыха слишком много часов, слишком много дней.
Миллисент в который раз с болью подумала, что ничем не может помочь брату, ничего не может сделать, чтобы облегчить его страдания.
— Если ты не хочешь спать, давай я принесу шахматы, и мы сыграем партию? Знаю, что я тебе не соперник, но…
— Ты играешь достаточно хорошо, но сейчас я не хочу играть в шахматы.
— А может, ты почитаешь мне вслух, пока я буду штопать? Я могу сейчас принести сюда все необходимое и…
— Брось это, Миллисент! Мне надоело, что меня постоянно развлекают, успокаивают и утешают. Просто уйди и оставь меня одного.
Слезы подступили к ее глазам, но она постаралась взять себя в руки и произнесла твердым голосом:
— Да, конечно. Извини.
Она повернулась к выходу, но голос брата остановил ее:
— Ах, Милли, прости меня! Подожди, не уходи. Я не хотел…
Миллисент обернулась и улыбнулась ему. Лицо ее просияло: «Все в порядке. Я понимаю».
— Нет, нет! Я старый, неуклюжий медведь. Ты самая лучшая сестра в мире, и я не знаю, чтобы делал без тебя. — Он протянул к ней руки. — Подойди и скажи, что ты меня простила.
— Конечно, — Миллисент вернулась и взяла его ладонь в свои. — Ты — самый лучший в мире брат.
— Принеси шахматную доску, и мы поиграем. Когда Миллисент направилась за шахматами, она случайно выглянула в окно. И застыла: «О Боже!»
— Что там?
— Алан, посмотри! Он переезжает.
— Кто? — Алан подъехал на своем кресле к окну. Перед домом вдовы Белл стояла повозка, нагруженная мебелью и чемоданами, а немного позади виднелась еще одна.
— Тот человек, о котором я тебе говорила. Ну, ты помнишь, которого я встретила в саду на прошлой неделе?
— Ах, да! Тот, который, как думает тетушка Ораделли, купил издательство.
— Он действительно его купил. Об этом сказано в сегодняшнем номере. И вот переезжает.
За то время, пока они наблюдали, двое рабочих подошли к повозке и, стащив огромный чемодан, понесли в дом. Сразу за ними показался еще один человек. На нем был тяжелый рабочий костюм; рукава темно-синей рубашки закатаны, обнажая загорелые мускулистые руки. На его голове не было шляпы или кепи, и солнце переливалось в его светлых волосах. Даже переодетого, в другую одежду, Миллисент без труда узнала его.
