Гордо запрокинув голову, он раздельно, по слогам, отчеканил:
– Отродясь не бывало у Ряполовских, чтобы израдою[9] душу очернить перед Господом.
Бояре молча поднялись и потянулись за шапками.
Хозяин растерянно засуетился:
– Негоже тако, хлеба-соли нашего не откушавши. Петрович… и ты, Михайло, да ты, сватьюшко Дмитрий…
Гости отвернули головы и решительно шагнули к двери.
– Негоже нам неподобные словеса твои слухом слушати.
– Сватьюшко! Да нешто звяги аз молвлю? Откель ты те непотребные звяги-словеса спонаходил?
И, заградив своей, колышущейся студнем, тушею выход, вцепился в руку Овчинина.
– Не было воли моей гостей окручинить…
Прозоровский зло передернул плечами.
– А кто израдою окстил нашу затею?
– И не окстил, а по-божьи волил размыслить.
Страх, что бояре покинут его, оставят одного среди назревающего спора земщины с великим князем, заставил смириться на время и заглушить в себе возмущение.
– Поразмыслить волил с другами верными. Нешто же тем согрешил?
Овчинин откинул шапку.
– А поразмыслить и пожаловали мы в хоромы твои.
Усевшись удобней, он прислонился спиной к стене и сурово спросил:
– Пораскинь-ко, Афанасьевич, умишком своим: не израда ли Господу Богу стол московской окружить Юрьиными, а на земщину и не зрети?
Прозоровский стукнул изо всех сил кулаком по своей ладони.
– Попамятуете меня! Лиха беда сызначалу! А и опала не за лесами, а и грамоты наши вотчинные скоро не в грамоты будут.
Уставившись немигающими глазами в хозяина, он приложил палец к губам.
– Затем и пожаловали к тебе, чтобы ведать… – рука мотнулась перед лицом, творя меленький крест, – чтобы ведать, волишь ли ты под заступника стола московского и древних обычаев, под Володимира Ондреевича, аль любы тебе Юрьины?
Ряполовский вобрал голову в плечи и отступил, точно спасаясь от занесенного над ним для удара невидимого кулака. Выхода не было. Приходилось или сейчас же порвать с боярами и отдаться на милость ненавистных родичей Анастасии, или войти в заговор и этим, может быть, удержать в своих руках силу и власть земщины, против которых, несомненно, замышлял великий князь.
– Волю! – прогудел он вдруг решительно. – Волю под Старицкого!..
И по очереди трижды, из щеки в щеку поцеловавшись с гостями, хлопнул в ладоши.
На пороге вырос тиун.
– Пир пировать!
Антипка метнулся в сени.
Ожили низенькие хоромы боярские неумолчным шепотом, звоном посуды и окликами боярских стольников. Долгою лентою построились холопи от поварни и погребов до мрачной трапезной. Людишки ловко передавали от одного к другому кувшины, ведра, братины, полные вина, пива и меда. Стольники расставляли по столу ендовы, ковши и мушермы, жадно раскрытыми ртами глотали вкусные запахи дымящихся блюд и покрикивали на задерживавшихся людишек.
Симеон зачерпнул из братины корец двойного вина боярского и подал старшему гостю – Овчинину. Прозоровский и Щенятев сами налили свои кубки.
Хозяин с укором поглядел на гостей.
– Нынче сам всем послужу.
Отодвинув кубки, налил братину и передал ее князьям.
По долгой холопьей стене беспрестанно скользили новые блюда.
– Пейте, потчуйтесь! – усердно кланялся хлебосольный хозяин. От толокна борода его побелела, а по углам губ золотистыми струйками стекал жир.
Симеон то и дело обсасывал усы, размазывал ладонью потное лицо и вытирал пальцы о склеившиеся стоячими сосульками рыжие свои волосы. От недавнего возбуждения он быстро охмелел и раскис. Гости уже не дожидались приглашения, а молча и усердно пили, закусывая пряжеными пирогами с творогом и яйцами на молоке, в масле, и рыбою, изредка подливая вина в овкач Ряполовского.
Низко склонившись перед Щенятевым, Васька держал на весу огромное ведро гречневой каши.
Князь осоловело уставился на холопя.
– Пригож ты, смерд. В пору тебе не в холопях, а в головах стрелецких ходить.
И, пощупав внимательно, как щупают на торгу лошадей, руки, грудь и икры рубленника, похлопал хозяина по плечу.
– Ты бы, Афанасьевич, меня наградил холопем своим.
Князь приподнял голову со стола, залитого вином, подкинулся всем телом от распиравшей его пьяной икоты и промычал что-то нечленораздельное.
Выводков угрюмо уставился в подволоку и, стиснув зубы, молчал.
