– Уйти?! Вас тут оставивши?! – заревел исступленно Иван. – Убей! Убей, а не уйду!
– Молчи!
– И замолчу, коли убьешь! – Царевич рвал на себе рубаху, обдавал отца потоком бешеной пены, дикой руганью и жестоко бил себя в грудь кулаком.
– Убей! А не отдам ее, покуда жив! Будет с тебя! Будет Евдокии да Марфы! Да Анны! Да тьмы безвинных девок!
– Молчи!
– Ан не замолчу! На весь свет кричать буду, како ты и матушку мою, покойную Анастасию, извел!
Грозный вскочил и, отпрянув к стене, сжался так, как будто остановился на краю бездонной пропасти.
– Настасьюшку?! Аз?! Мою пресветлую аз погубил?!
– Да! Ты!
Черный мрак окутал мозг царя.
– Так сгинь же!
С визгом взметнулся посох.
Страшный крик на мгновение пробудил сознание Иоанна, но тотчас же все потонуло в густом тумане.
– Батюшка! Батюшка! Батюшка! – прижавшись к обомлевшей Параскеве, бессмысленно выл Федор, распуская лицо в жуткую улыбку безумного. – Батюшка! Батюшка!
Грозный тихонько опустился на пол. Порыв дикого гнева уже проходил, сменяясь страшным предчувствием.
– Иваша! Сын!
Закрыв плотно глаза, Грозный пощупал рукой воздух.
– Аз кличу тебя, Иваша! Иди же! Аз… аз кличу… Отец твой…
Светлица молчала черным молчанием смерти.
Грозный на животе подполз ближе к двери. Пальцы ткнулись в клейкую жижу.
Затаив дыхание, он отпрянул назад и нащупал посох. С убийственной медлительностью поползли извивающиеся червями пальцы от холодной глади набалдашника к острию.
На мгновение рука замерла у залитого кровью виска царевича.
– Нет, нет! – почти спокойно шевельнул Грозный губами и приоткрыл глаза.
Перед ним, широко раскинув ноги, лежал мертвый царевич. В раскроенном виске торчало медное острие наконечника…
– Нет, нет! Не верю! Иваша! – хихикнул вдруг Иоанн и, сорвавшись, ринулся через темные сени на двор.
– Спасите!..
Точно призрак метался он по ночному Кремлю, с ревом отскакивал от перепуганных на смерть дозорных, бился головой о стены, падал и вновь бежал, гонимый ужасом и безумием, пока не очутился в притворе церкви Иоанна Лествичника.
– Бог! Разверзни преисподнюю! Бог!!!
– К обедне бы сходить мне, Борис…
Годунов недовольно причмокнул:
– Лежать тебе надо, мой царь.
Но Иоанн не послушался и, кряхтя, поднялся с постели.
Тоненькие руки беспомощно всплеснулись в воздухе и упали на плечи советника. Перед глазами несметными роями золотых паучков вспыхнули нестерпимо яркие искорки. Опочивальня подпрыгнула, закружилась и рухнула куда-то в черную пропасть, увлекая все за собой.
Борис усадил больного в кресло.
– Благовестят никак? – тихо спросил Иоанн, отдышавшись немного, и отставил два пальца для креста.
Прозрачная щека его ткнулась в приподнятый угол плеча. Примятый клин бороды жалко топырился, как будто испытывал боль. Из-под сбившейся на глаза потной пряди пепельно-желтых волос чуть светился стеклянный зрачок правого глаза.
– Вот и песенка вся!..
Губы чуть передернулись в желчной улыбочке.
– Жил, жил человек, и несть человека!
Евстафий высунулся из-за аналоя.
– Не внемли гласу лукавого, ибо не дано человекам ведети об отмеренных Господом днех.
Грозный примиренно вздохнул:
– Чует душа моя… чует свой час.
И, испуганно прижавшись к Борису, застучал дробно перегнившими тычками зубов.
– Боязно… вон она… за спиной… токмо невпопад главу обернуть, и узришь ее… вон она… Борис… боязно мне…
Бодрящей струей пролился в мрачную опочивальню торжественный благовест.
Протопоп набожно перекрестился и стал на колени перед аналоем.
Грозный повернулся к оконцу.
Весело кружась в прозрачном воздухе, пуховой периной падал на землю снег. Чуть маячил на золотом кресте церковного купола отдыхающий ворон. На звоннице ожесточенно дергал веревки увлекшийся пономарь.
– Ты бы в постелю, преславной! – предложил Борис, заметив, как темнеет и супится лицо царя.
Иоанн зло впился пальцами в ручку кресла.
– Не допрежь ли сроку хоронишь, Борис?! – И с неожиданной силой вскочил: – Не лег бы ты наперед меня в землю! – Он, шатаясь, пошел к постели. – Федьку!
Тяжело переваливаясь с ноги на ногу, в опочивальню тотчас же явился царевич.
Грозный больно ущипнул его за ухо.
– Изничтожь ты улыбку свою одержимую!
