Стоило ей легонечко перехватить ушат, который она держала на голове, как послышались ответные шорохи. На пороге в темный проход явился и бросил взгляд исподлобья скованный в движениях парень, вроде мусорщика. Кургузая, тесная курточка на частых медных пуговицах. Какой-то несуразный колпак на голове. Поношенные темные штаны — они лежали складками на вполне изящных, тонкой кожи башмаках.
От растерянности Золотинка несколько лишних мгновений глядела на него в упор, и это не понравилось незнакомцу. Он нахмурился. Уклоняясь от праздных разговоров, кухонный парень схватил жердь и принялся продевать ее в ухо бадьи. Задний конец палки уперся при этом в стену, не позволяя довернуть ее, чтобы попасть во второе ухо. Золотинка, радуясь, что ее ни о чем не спросили и ни в чем не заподозрили, кинулась помогать и двинула тяжелый ушат по полу. В близком соседстве с напарником юноша учуял ошеломительный запах фиалок и удивленно потянул носом. Потом он поспешно поднялся и взялся за передний конец жерди.
Сердитым ударом ноги юноша распахнул дверь, Золотинка едва успела подхватить жердь и ничего толком не сообразила, как очутилась на улице.
У Золотинки имелись веские основания досадовать на кухонного молодца, который увлек ее против воли из жилища княжича, но злился почему-то он. Колючий и взъерошенный, словно бы заранее готовый к отпору, с видимым раздражением схватил он черный от грязи шест. Раздражение угадывалось и потом в его широком, резком шаге, в том, как набычился, уставил глаза под ноги, не замечая гремевший по сторонам праздник. И вот по милости этого… Нелюдима неслась она невесть куда с помойным ушатом на тяжелом, обрывающем руки шесте. Следовало однако предполагать, что ратники пропустят Золотинку вместе с напарником ее Душегубичем обратно на кухню. А там посмотрим.
Оставив позади оцепление, Нелюдим замедлил шаг, потом они вовсе остановились.
— У нас тут всегда такое столпотворение двадцать четвертого изока, в день Солнцеворота, городской праздник, — льстиво начала Золотинка. Имея основания предполагать, что такие нелюдимые Людоеды возрастают на плодородной почве столичных мостовых, что кухонная прислуга княжича прибыла из Толпеня, Золотинка не даром сказала «у нас» — имела она в виду объяснить таким образом нетвердое знание придворно-кухонных нравов, если у Нелюдимича паче чаяния возникнут вопросы.
Настороженно склонив голову, юноша внимал ее болтовне с той сосредоточенностью, с какой обросшие шерстью за двести лет нелюдимства Душегубы слушают щекочущий ухо детский лепет. Но скоро сказалось непосильное для Нелюдима напряжение ума. Внимание его рассеялось, он как-то неопределенно хмыкнул, ничего не ответив, и показал без лишних слов на жердь.
Они приняли прогнувшуюся жердь на плечи, ушат тяжело хлюпнул, плеснулась жирная вода с крошками. Золотинка подалась назад, сколько позволяла длина жерди, но Нелюдим ломил сквозь возбужденную толпу, не выказывая никакого уважения к праздничным платьям мещанок и отменно чистым, но плохо выглаженным кафтанам мещан.
Древний праздник Солнцеворота, в прежние годы заполнявший собой торговую площадь, теснился теперь на прилегающих улицах, рассыпался и раздробился, лишенный сердцевины. Занятая своим, Золотинка далека была от нынешних приготовлений и понятия не имела, где и что происходит.
Они миновали Китовую улицу, оставив побоку и канаву, проложенную здесь под мостовой в трубе.
— Стой! — спохватилась Золотинка. От окрика Душегуб вздрогнул. — Стой! — и саднивший ей плечо шест скользнул, потому что напарник, застигнутый среди своих людоедских мечтаний врасплох, остановиться и не подумал. Золотинка цапнула сорвавшуюся палку рукой — сама не удержала и с него сдернула. Ушат и палка брякнулись между ними на щербатую мостовую, помои взметнулись праздничным радужным пологом и брызгами. Золотинка только ахнула, когда, облитая сверкающей жижей, обезьяна трахнула Нелюдима по голове длинным тугим мешочком — взнеслось белое облако мела, и обезьяна, непристойно взвизгнув, исчезла. Не в шутку оглушенный, Душегуб только зевал да мутно озирался — лицо и темные кудри его, плечи — все было усыпано белым. Однако не успел он и рта закрыть, как несчастье было исправлено другим двуногим существом — нечто мохнатое, но со свиным рылом, пробегая мимо, ненадолго задержалось — несколько крепких затрещин и оплеух, пыль полетела столбом. Изрядно выбитый и почищенный, Душегуб взъярился, но свинья, напоследок хрюкнув, затерялась в слегка уже обезумевшей в предчувствии безумной ночи толпе.
