Испанский рецепт для русской каши
Как хорошо видно из материалов все той же следственной комиссии, менее всего русским дворянам хотелось повторения кошмаров пугачевского бунта или французской революции. Практически каждый из арестованных в ходе своих показаний, кажется, вполне искренне осуждал «ужасы» французской революции. Даже самый радикальный из лидеров декабризма Пестель говорил: «Ужасные происшествия, бывшие во Франции во время революции, заставляли меня искать средства к избежанию подобных».
Другой декабрист, Бестужев-Рюмин, настаивал на том же: «Не хотели мы возбуждать народ к возмущению… Мы желали, чтоб переворот был непродолжителен и некровопролитен».
Отсюда особый интерес в среде декабристов к испанскому опыту и фигуре подполковника Рафаэля Риего. Испанский офицер, незадолго до того поднявший мятеж в армии, сумел добиться ограничения власти Фердинанда VII, созыва парламента и принятия в стране конституции. Революция в Испании, которую удалось осуществить, опираясь на несколько военных частей, представлялась заговорщикам гораздо безопаснее общенародной французской революции. Сохранить порядок в солдатской массе, привыкшей исполнять приказы, декабристам-офицерам казалось проще.
Бескровность испанского военного переворота импонировала всем, однако многие не верили в то, что успех восстания, начавшегося далеко от Мадрида, в Андалусии, можно повторить в России. Весь предшествующий русский опыт дворцовых переворотов свидетельствовал, что лучше всего удар нанести в столице. Руководитель «южан» Пестель в своих показаниях объяснял:
…Приступая к… революции, надлежало произвести оную в Петербурге, яко средоточии всех властей и правлений; а наше дело в армии и в губерниях было бы признание, поддержание и содействие Петербургу.
Сменивший Пестеля в руководстве Южным обществом Сергей Муравьев-Апостол, наоборот, считал, что проще начать вдалеке от столичной власти, выбрав лишь удобный для этого момент. Он и его сторонники утверждали, что «первая масса, которая восстанет, увлечет за собою прочие и что посланные войска против нас к нам же и присоединятся». Русский подполковник, ссылаясь на пример испанского подполковника, убеждал, что «революция будет сделана военная… без малейшего кровопролития».
Дальнейшие события сложились так, что декабристам удалось опробовать обе модели. Причем в одинаковой степени неудачно. «Северяне», выйдя 14 декабря на Сенатскую площадь, не решились предпринять никаких активных действий, ограничившись своего рода манифестацией. А когда обескураженная власть совладала со своими нервами, мятежники без особых проблем были сметены картечью.
«Южане», действовавшие более решительно, даже предприняли попытку военного похода на Киев, но и их очень скоро разбили верные правительству войска.
О противостоянии на Сенатской площади известно намного больше, чем о южном бунте. Что и понятно: на фоне громкой канонады в центре столицы неразборчивое эхо стрельбы в далекой южной провинции было едва расслышано, а потому большинству современников и потомков представлялось менее важным.
Между тем именно «испанский» бунт, а не манифестация на Сенатской площади дает представление о том, что стало бы со страной, если бы декабристам повезло чуть больше. Ибо о манифестантах-«северянах» (в отсутствие реальных дел) можно судить, опираясь лишь на их слова и планы, в то время как о «южанах» можно говорить конкретнее, анализируя их действия и полученные результаты.
Южную эпопею можно условно разделить на два периода: подготовительный – «пестелевский» и заключительный – «муравьевский». И там, и тут легко увидеть грехи и пороки, которые будут присущи (хотя уже в несравнимо больших масштабах) грядущим поколениям русских революционеров.
О радикальных идеях предтечи русского социализма Павла Пестеля речь уже шла, но не менее радикальными являлись и его методы, вызывавшие у многих декабристов точно такое же отторжение, как и «Русская правда». Декабрист князь Трубецкой писал: «Образ действий Пестеля возбуждал не любовь к отечеству, но страсти, с нею несовместимые».
