«Конфиденциальным порицанием» мятежных польских ксендзов Петербург остался, естественно, неудовлетворен. И уж тем более русских возмутило, когда при осмотре бумаг умершего архиепископа Варшавского Фиалковского обнаружилось тайное папское бреве, где все действия польского духовенства полностью одобрялись. Безотносительно к тому, кто был прав, а кто не прав в обсуждаемом вопросе, двуличие Ватикана в его отношениях с Петербургом стало вполне очевидным.
И уж совсем беспомощным выглядело объяснение, данное русским властям по поводу папского бреве все тем же кардиналом Антонелли. Пытаясь оправдаться, кардинал объяснил, что обращение папы к архиепископу Варшавскому является не формальным бреве, а лишь простым письмом, поскольку оно написано не на пергаменте. То, что Антонелли лжет, подтвердили и дальнейшие события: уже в 1866 году это якобы частное письмо папы вошло в сборник официальных документов Ватикана.
Не улучшила взаимоотношений Петербурга и Ватикана даже переписка на высшем уровне – между самим папой и царем. Пий IX, жалуясь на притеснения католической церкви в Польше, по понятным причинам требовал для себя права напрямую, без всякого правительственного контроля сноситься с местными епископами, а для духовенства – восстановления его влияния на народное образование. Император, в свою очередь, хотел положить конец участию католического духовенства в революционной борьбе. Александр II писал:
Этот союз пастырей церкви с виновниками беспорядков, угрожающих обществу, – одно из возмутительнейших явлений нашего времени. Ваше святейшество должны не менее меня желать его прекращения.
«Его святейшество», однако, не пожелал.
О том, какая обстановка тогда царила в Польше и католической церкви, свидетельствует судьба патера Зигмунта Фелинского, назначенного папской буллой вместо Фиалковского на должность варшавского архиепископа. Уже первая его проповедь во вновь открытом и освященном кафедральном соборе Святого Яна вызвала у польской оппозиции ярость. Новый архиепископ провозгласил:
Почитаю себя счастливым, открывая ныне церкви, в которых опять начнем молиться; но заклинаю вас, во имя любви к краю, перестаньте петь воспрещенные песни… Ныне прихожу к вам, чтобы объявить, обрадовать вас доброю вестью, что монарх истинно желает удовлетворить нужды края. Я говорил с монархом, говорил долго, и он сказал мне, что не хочет лишать нас ни народности, ни веры нашей; что обещания свои выполнит и что все даст, чего желаем; но с одним условием – чтобы край успокоился, чтобы пение воспрещенных песен прекратилось.
Паства, однако, заклинаний нового архиепископа не услышала и уж совсем не обрадовалась его доверительной беседе с «монархом». Уже на следующий день делегация прихожан предъявила архиепископу ультиматум: или он продолжит свою деятельность в том же духе, что и его предшественник, или не сможет более читать свои проповеди в Польше. То, что это не простая угроза, архиепископу дали понять очень быстро. Во время ближайшего же богослужения, в котором снова отсутствовали какие-либо революционные призывы, проповедь была прервана шумом и свистом, а народ изгнан из храма агитаторами подпольщиков.
С другой стороны, давление на Фелинского оказал и сам понтифик, тайно вызвавший архиепископа в Ватикан. Столь жесткий прессинг дал свои результаты. Вернувшись из Рима, «зомбированный» Фелинский заговорил уже, как пламенный революционер. Однажды, например, он заявил русским, что предпочтет видеть на земле десять тысяч трупов человеческих, чем отказаться от самой незначительной доли прав, присвоенных ему каноническими уставами. Революционные песнопения в костелах возобновились, а скоро пришло время и для трупов.
Подавив в Польше восстание, Петербург счел необходимым провести там ревизию, в том числе и церковного хозяйства. Было принято решение об упразднении в Царстве Польском более сотни католических монастырей. Соответствующий императорский указ так аргументировал эту меру:
В 1861 и 1862 годах, даруя жителям Царства разные льготы и преимущества, мы распространили оные и на римско-католическое духовенство… С тем большею скорбью усмотрели мы, что во время возникших вслед за тем в Царстве волнений некоторая часть духовенства римско-католического не оказалась верной ни долгу пастырей, ни долгу подданных. Даже монахи, забыв заповеди Евангелия и презрев добровольно принесенные пред алтарем обеты иноческого звания, оскверняли стены обителей, принимая в них святотатственные присяги на совершение злодеяний, а некоторые вступали сами в ряды мятежников и обагряли руки свои кровью невинных жертв… Мы убедились в невозможности оставить монастыри Царства в том исключительном состоянии, которое предоставлялось им доселе по особенному снисхождению правительства.
