В том же духе папа ответил и возмущенному Гомпешу, потребовавшему немедленного подтверждения своих полномочий:
Ваша просьба не может быть выполнена, пока не опровергнете выдвинутые против Вас обвинения и не будете восстановлены в тех правах, которых, как они заявляют, Вы лишены.
Процесс, однако, набирал обороты, и Ватикан за событиями просто не успевал. Дипломатичный и осторожный ответ по поводу отстранения Гомпеша еще не успел дойти до Петербурга, а на стол римскому первосвященнику уже лег новый официальный протокол об избрании нового гроссмейстера. Причем, как бы предвидя возражения, изложенные в первом письме Пия VI, в документе особо подчеркивалось, что избрание произошло далеко не только от имени рыцарей русского приорства, а «от имени других языков и великих приорств в общем и от каждого из его членов».
О том, какое лицо было у папы, когда он открыл конверт с этим удивительным посланием, можно только догадываться. Понтифика поставили перед абсурдным и абсолютно неприемлемым для Ватикана фактом. При всей предрасположенности Пия к Павлу I и при всем желании Ватикана влиять на события в России, признать православного императора гроссмейстером католического ордена понтифик не мог.
Аргументов, чтобы опротестовать принятое в Петербурге решение, у Ватикана хватало с избытком. Хотя идея о приеме православных подданных Российской империи в состав ордена, учитывая позицию Павла, уже выдвигалась (идею поддержали на последнем из заседаний орденского капитула 1 июня 1798 года на Мальте), ее тем не менее в силу обстоятельств не удалось официально оформить. Ровно через неделю после заседания, то есть 8 июня, флот Бонапарта уже расположился около острова, и рыцарям стало, естественно, не до оформления протоколов.
Но имелись и другие веские возражения. Павел, даже будучи протектором мальтийцев, являлся не полноправным, а лишь почетным кавалером Большого креста ордена Святого Иоанна. Павел был женат, а значит, не мог принять на себя монашеские обеты, составляющие само существо понятия религиозного рыцарства. И так далее.
Учитывая деликатность ситуации, Ватикан начал маневрировать, не говоря по сути вопроса ни твердого «да», ни категорического «нет». Как отмечает ряд исследователей, вполне вероятно, что тут сказалась и личная признательность папы Павлу I, предложившему ему убежище в России в марте 1798 года, после оккупации Наполеоном североитальянских княжеств.
Противоречивая ситуация не укрепляла орден, а только ослабляла его. Часть приорств признала Павла гроссмейстером, а часть нет. Среди них и Римское приорство, находившееся под прямым влиянием первосвященника. Только в марте 1799 года папа решился наконец направить Лоренцо Литте специальный меморандум по этому больному вопросу. Среди прочего там говорилось:
Величие души Павла I не требует дополнительных подтверждений. Ему следовало использовать все свое могущество в пользу ордена без того, чтобы участвовать в дискредитации нынешнего Великого магистра [Гомпеша], и без того, чтобы добиваться отличия, которое не может быть даровано некатолическому монарху и которое требует согласно соответствующим вполне определенным правилам изъявления мнения всех языков, входящих в орден.
Содержание пакета с меморандумом, перлюстрированного российскими агентами, стало известно Павлу раньше, чем самим братьям Литта, и императорский гнев обрушился на них со всей силой. Нунция Лоренцо немедленно выслали из Петербурга по месту службы, то есть в неблагодарный Рим. А Джулио Литта, лишившись всех своих чинов и званий в ордене, отправился в ссылку в имение жены.
Но и эти события не стали последней точкой в борьбе Павла за легализацию своего гроссмейстерского титула. Вообще эта история закончилась скорее неопределенным многоточием. Сначала летом 1799 года австриец Гомпеш (как считается, под давлением австрийского императора) отказался от своего титула Великого магистра, официально уведомив об этом Вену и Петербург. Таким образом, Павел остался вне конкуренции, признанный всеми приорствами, за исключением испанцев. Затем в ссылке скончался Пий VI, и на папский престол вступил Пий VII. Новый понтифик, мудро решив, что время все лечит, предпочел не высказываться по спорному вопросу. Он не одобрял и не осуждал деятельность Павла в качестве Великого магистра.
