Историко-реальный фон повествования в исторических романах конца 1820-х годов, в отличие от произведений, созданных до этого времени, выдвинут на одно из главных мест. Старинный быт предков интересует романистов теперь «сам по себе», как своеобразная археологическая ценность. Минувшие лета — это чужое, неведомое для современников писателя время, и узнать его своеобычность, увидеть его неповторимые этнографические особенности, одновременно сопоставляя со своим временем, — непременная задача авторов отечественных романов.
Примечательно, что интерес к чужому времени проявился в России именно в первую треть XIX века, вслед за интересом к образу жизни других народов, к чужому пространству. И так же, как осмыслению чужого пространства служил жанр путешествия (начиная с «Писем русского путешественника» Н. М. Карамзина, появившихся в 1790-х годах, до «Хроники русского» А. И. Тургенева, печатавшейся в русских журналах между 1827–1845 годами), потребовался жанр «путешествия в чужое время», роль которого в области литературы стал играть исторический роман.
Сопоставление века минувшего с веком нынешним помогало увидеть корни современного образа жизни, открывать в нем «те же самые стихии, те же страсти, те же предрассудки и заблуждения, которые под другими именами, в других формах волновали прошедшее»[12]. Кроме того, романисты стремились воссоздать исторический «колорит» давнего времени, изобразить жизнь людей прошлого в том виде, какова она была «на самом деле», показать специфические для века минувшего привычки, рассказать о занятиях предков, об устройстве их домашнего быта, о том, во что одевались, что ели. Впрочем, историческим «колоритом» чаще всего и ограничивалось воссоздание индивидуального лица другой эпохи, а чувства, образ мыслей, речи героев звучали вполне современно, без проникновения в психологию и особенности мышления людей прошлого. Такое ограничение было свойственно и самому «влиятельному» в России 1820-х годов историческому романисту Вальтеру Скотту: «Вальтер Скотт описывал только свою собственную эпоху и облек в старинные костюмы своих современников», — писал Генрих Гейне в 1830 году[13]. Однако в России 20-х годов в сочинениях Скотта усматривают как раз умение воссоздать «характеристическую историю человечества в известный момент бытия его» (Н. И. Надеждин)[14], вместить в область романа «целые народы», «целые столетия» (С. П. Шевырев)[15].
Романы Вальтера Скотта переводятся в эти годы один за другим, с жадностью читаются, слава его в России растет[16], а вместе с ней усиливается и потребность в отечественном историческом романе. В 1829 году выходит «Юрий Милославский» Загоскина: остросюжетный, занимательный и для любопытства и для ума роман был принят большинством читающей публики почти с восхищением. Современникам казалось вполне адекватной передача исторического «колорита» XVII века. «Г-н Загоскин точно переносит нас в 1612 год. Добрый наш народ, бояре, козаки, монахи, буйные шиши — все это угадано, все это действует, чувствует, как должно было действовать, чувствовать в смутные времена Минина и Авраамня Палицына, — писал А. С. Пушкин в рецензии на роман[17]. Заслугу Загоскина видели в том, что „Юрий Мнлославский“ имеет народную физиономию: характеры, обычаи, нравы, костюмы, язык»[18]. Позднее В. Г. Белинский отмечал, что Загоскин сделал «первую попытку заставить в русском романе говорить русских людей по-русски», дал «опыт русской народности и простого, натурального изображения людей всех сословий»[19].
Однако помимо «адекватного» изображения истории и «народности» успех «Юрия Милославского» можно объяснить еще и тем, что он принес в отечественную словесность ощущение новизны жанра, явившись весьма удачным подражанием романам Вальтера Скотта. Слово подражание применительно к литературе в начале XIX века не имело презрительного оттенка. Подражательность была одним из принципов русской литературы XVIII — первой трети XIX столетия. Подражание и вольный перевод, использование «готовых» сюжетов и чужих сюжетных ситуаций, традиционных конфликтов, общих литературных «формул», заимствование персонажей и «переложение» их на русские нравы пересоздавали на русской почве достижения европейской литературы. «Подражатель, не будучи изобретателем в целом, должен им быть непременно
