В 1829 году Загоскин, крупный уже чиновник и известный комедиограф, пьесы которого ставятся на московской и петербургской сценах, публикует свой первый исторический роман «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году». Только при жизни автора роман переиздавался восемь раз и был переведен на французский, немецкий, английский, итальянский, голландский, чешский языки.
Успех «Юрия Милославского» объяснялся прежде всего тем, что это был роман — жанр, составлявший, по определению Н. И. Надеждина, «не прихоть, а потребность современного возраста творческой деятельности»[4]. Русского читателя первой трети XIX века привлекали романы самой различной направленности: и нравоописательные, и авантюрные, и на современные, и на исторические темы, и романы о вмешательстве дьявола в человеческую жизнь, и романы, объясняющие все иррациональное самыми реалистическими причинами, романы в письмах и романы остросюжетные. Роман в понимании людей конца 1820-х годов — это и «разложение души, история сердца»[5], «любовь и описание семейственной жизни»[6], но также, по словам А. С. Пушкина, и «историческая эпоха, развитая в вымышленном повествовании»[7]. «„Это роман“, — говорят обыкновенно о происшествиях, сколько-нибудь пробивающихся за тесные рамки ежедневности… В действиях признается романическое, когда они основываются не на холодных расчетах благоразумия, а повинуются безотчетно внушениям сердца; и потому каждое происшествие, совершающееся под влиянием любви, сей верховной царицы чувств, считается в высшей степени романическим»[8]. Одно из непременных условий достоинства романа состояло в том, чтобы о «неежедневных» событиях, совершающихся под влиянием «верховной царицы чувств», было увлекательно читать и чтобы они давали пищу для ума. Еще в 1802 году Н. М. Карамзин писал, что чтение романов «имеет влияние на разум, без которого ни сердце не чувствует, ни воображение не представляет»[9]. Выражения типа «приятное с полезным», «полезное увеселение» употребляемы были в русской литературе еще в XVIII веке, в то время, когда она открыто ориентировалась на исправление нравов и главной своей целью почитала моральную пользу, приносимую литературным произведением. Но в конце XVIII — первой трети XIX века ударение в этих выражениях решительно переносится на «приятность», «изящность», «увлекательность» написанного. Особенное внимание уделяется «слогу». Даже в баснях ценится уже не столько «нравственный урок», сколько изящество слога и вымысла. «Пища для ума», поданная через увлекательный вымышленный сюжет, быстро вытесняет из романа назидательность. «Я не мог себя никогда принудить продолжать чтение такого романа, — писал в 1830 году В. А. Жуковский, — в котором нет занимательности для любопытства, то есть хорошо запутанных и хорошо распутанных происшествий, и занимательности для ума, то есть истины и простоты с нею неразлучной… Вот почему я прочитал раза по четыре некоторые романы Вальтера Скотта и не мог дочитать новой Элоизы <„Юлия, или Новая Элоиза“ Ж.-Ж. Руссо. — А. П.>, в которой все, что не роман, так превосходно»[10].
Разумеется, при этом были попытки, и не одна, определять значение литературных произведений степенью их полезности. Так, Ф. В. Булгарин (сам автор нескольких романов) не уставал, несмотря на насмешки, подчеркивать назидательные цели своих книг, «основная идея» которых, с его точки зрения, определяется тем, «что вы хотели доказать своим сочинением, какая цель его, какие правила политические, философские или нравственные хотели изложить в форме романа»[11].
Впрочем, русского романа, который бы мог конкурировать у читателей с европейским, в начале XIX века еще не было. Появился он в конце 1820-х годов, и сразу же определилось особенное его направление — историческое. «Историческую эпоху в вымышленном повествовании» воссоздают А. С. Пушкин («Арап Петра Великого», «Капитанская дочка»), И. И. Лажечников («Последний Новик», «Ледяной дом»), Ф. В. Булгарин («Димитрий Самозванец», «Петр Выжигин»), Н. А. Полевой («Клятва при гробе господнем»), Н. В. Гоголь («Гетман», «Тарас Бульба»).
