Наконец отлаженные, невидимые шестеренки нашего разговора сходятся — зубец к зубцу, — переключаются с пробного холостого хода на рабочий.
— Значит, не побоялся он вас принять? — шутливо и прямолинейно возвращаю я рассказ к тому месту, на котором в прошлый раз он был прерван.
— Нет, как говорил, так и сделал, — подтверждает Леонид Иванович. — Написал приказ, поставил районо перед свершившимся фактом. Правда, прослужил я у него всего два месяца. Чуть даже поменьше.
— В школу перешли?
— Да нет, не сразу… Обстоятельства так сложились, что вынужден был уйти. — Козин искоса взглядывает на меня, усмехается: — По собственному желанию…
Обязанности воспитателя — со стороны глядя — не сложные: следить, как порученная, закрепленная группа живет, учится, отдыхает. И соответственно, помогать ей — жить, учиться, отдыхать. В действительности же все оказалось куда сложнее. Во-первых, выяснилось, всегда нужно быть готовым ответить на любой, самый неожиданный вопрос. Причем, отвечать неполно, чего-то не зная, — это можно, это прощалось; ответить уклончиво, избегая самой сути — нельзя: дипломатия и вранье тут не проходили. Семиклассники, с которыми начал Козин, — народ повышенного, прямо-таки гипертрофированного любопытства, — сразу же, например, запустили пробные шары: почему он был в Америке, какая она, Америка?.. Во-вторых, всегда нужно быть в хорошем настроении: твои собственные эмоции подопечных не интересуют, им просто не до них; попробуй в ответ хмуро буркнуть, и разномастные ребячьи брови изумленно подымаются в немом вопросе: «Дядя, а зачем ты тут?» В-третьих… Этих «в-третьих, в-пятых, в-двадцатых» открылось столько, что в первые дни Козин растерялся. В школе, где он считался неплохим преподавателем, было все проще: подготовился к уроку, провел его так, чтобы слушали и понимали, и — спрашивай, требуй. Как по-своему, конечно, легче даже было в сыром вонючем отсеке ресторанчика «Тихий Джимм». Знай себе подставляй под горячую струю сальные тарелки да выхватывай их распаренными опухшими пальцами — беспрепятственно думая свою угрюмую думу, не отвечая на болтовню шестидесятилетней леди…
— Самое главное — найти верный тон, — наставлял Орлов, посмеиваясь над преувеличенными страхами товарища. — Ровный, дружелюбный. И само собой — требовательный. Еще короче — ни панибратства, ни сюсюканья. А то была у нас одна воспитательница: «Ах, миленькие, ох, хорошие мои!» Знаешь, как ее окрестили? «Ириска»… Разговаривать с ними надо как с равными. Открою тебе по-дружески самый большой секрет: это очень серьезный народ — дети.
Понемногу Козин начал осваиваться со своими новыми обязанностями, привыкать; понемногу привыкали к нему и ребятишки. Авторитет его у них необычайно возрос после того, как он помог однажды распутать каверзную задачу по алгебре, над которой безуспешно бились сильнейшие математики его группы и в их числе — черноголовый экспрессивный Андрюша Черняк. «Вот это — да!» — похвалил он воспитателя, чуть исподлобья и как-то по-новому взглянув на него. Этот же Андрей Черняк помог Козину сделать для себя еще одно предметное открытие; на праздничном Октябрьском вечере он уверенно играл на пианино, — Орлов был прав: ребятишки — народ серьезный, разносторонний, судить о них однозначно нельзя. Открытие, конечно, не ахти какое — крупица, но опыт воспитателя из таких крупиц и складывается. На том же вечере — также не без пользы для себя — Козин понаблюдал, как волнуется, переживая за своих юных музыкантов, Софья Маркеловна Маркелова. Во время концерта Козин сидел в зале неподалеку от нее. По ее красивому подвижному лицу проходила, быстро сменяясь, целая гамма выражений — от настороженности до полного удовлетворения, и тогда огромные иконописные глаза ее ликовали. Переживать с такой непосредственностью, проработав в детдоме со дня его основания, — вот что было удивительно, и это оставило у него в душе и в памяти какую-то полезную отметину. Поговаривали, что Маркелова не нынче-завтра выйдет на пенсию, и не верилось, что ей — шестьдесят: подвижная, прямая, все еще стройная, она выглядела значительно моложе своих лет, седина ее пышных волос воспринималась, как необычный, очень идущий ей цвет.
