Утром Любанька встретила Сергея Ивановича сомнениями.
— Я все думаю, думаю, — говорила она, прижав указательный палец к щеке, — родной мне братик или нет? Девчонки говорят — неродной. Но мама-то моя — родная. Как тогда? А папе моему братик совсем чужой, да?
Крякнув, Сергей Иванович протянул ей плитку шоколада — в этот раз подарок только продлил ее раздумья.
— Сергей Иванович, а почему вы мне шоколадки носите? Я же вам неродная.
Девочка смотрела пытливо и требовательно. Сергей Иванович смешался.
— Ты это… Ты не думай, играй. Если разобраться, все люди друг дружке — родня. Не чужие… А мы с тобой подружились к тому же. Верно?
Чем-то его ответ удовлетворил Любаньку, нахмуренные ее бровки разгладились. Чтобы еще больше отвлечь ее, Сергей Иванович разобрал внутри дачи, заваленной досками и брусьями, угол, сколотил из обрезков столик и скамейку. Любанька ликовала, не менее ее был рад и Сергей Иванович. Постукивая наверху, он время от времени, ухватившись за балку, свешивался, заглядывая вниз: за столиком, в гостях, сидела кукла в розовом платье, воркуя, маленькая хозяйка угощала ее из пластмассовых тарелочек и блюдечек. Когда он доставал из кармана гвозди, в паузах сюда, наверх, доносился довольный тоненький голосок.
Владимир, отец Любы, уехал; к матери в роддом ее больше не водили — девочка стала спокойней, ровнее, и странно, что спокойнее стало и Сергею Ивановичу. Еще не до конца поняв, он чувствовал, что дни эти — лучшие, пожалуй, во всей его не такой уж коротенькой жизни. Хотя на жизнь он не только не жаловался, но считал себя удачливым и счастливым. Трудовое детство в большой и дружной семье, светлое уже одним тем, что оно — детство; ранняя женитьба — по сердечному, ничем не омраченному влечению; фронтовые годы — с одним, бесследно избытым ранением и двумя наградами за разведку; наконец — уважение в коллективе и четвертый год неснимаемый с заводской доски Почета портрет, на котором он, правда, выглядит еще нелюдимее, чем в действительности. Негаданная дружба с этой крохой, каждое утро приветствующей его тоненьким голоском, — это плюс ко всему, и плюс, оказывается, увесистый, хотя недавно еще был уверен, что ничего к тому, что есть, больше и ненадобно.
О том, что детей у них не будет, Сергей Иванович с женой узнали давно, до войны еще, — тогда, в молодости, это не огорчало, его, по крайней мере. Когда он вернулся с фронта, жена — рослая, крепкая, налитая истосковавшейся силой — однажды сказала:
— Давай возьмем ребеночка на воспитание. Загадала: вернешься живой — возьмем.
Уверовав в себя после случайной и единственной связи в госпитале, связи, не обременившей ни сердца, ни разума, он беспечно засмеялся:
— Погоди маленько.
Детей, однако, не было; Сергей Иванович упрямился, жена, затаившись, молчала. Она начала похварывать, желтеть, долго лечилась, а когда оправилась, незаметно как-то вдруг превратилась из молодой цветущей женщины в пожилую, какой одинаково можно дать и сорок и все пятьдесят. Мысль о детях приходила все реже, во многих отношениях жить вдвоем было удобнее, спокойнее, и только раз, перехватив тоскливый взгляд жены, он упрекнул:
— Чего ж терялась — пока меня эти годы не было? Глядишь, кто-нибудь и был бы. Хоть наполовину, да свой.
Жена поплакала, отказалась идти вечером в кино, на том и кончилось. Время было упущено; дом их, как ему казалось, и так был полной чашей, пока вот сам же не обнаружил, что чаша-то с трещиной.
— Мой папа накупил мне всего! — хвасталась после отъезда отца Любанька и потешно перечисляла: — Пальто — раз, туфельки — два, комбинацию — гарнитур называется — три! И еще купальник. Сергей Иванович, вы только посмотрите — ни у кого такого нет!
Задрав сарафан, она показала серебристо-чешуйчатый купальник, плотно облегавший ее худенькое тело. Сергей Иванович похвалил, и опять в душе засочилась горечь. Как отрыжка.
Любанька теперь крутилась вокруг него целыми днями и не только не мешала, но даже помогала — одним своим присутствием. Не имело значения, чем она занималась — бегала ли по поляне, играла внутри дачи с куклой, собирала ли стружки, которые, к великому ее удовольствию, они сжигали потом в ложбинке, — главное, что она была где-то здесь, с ним. Выдумщица, она стала провожать его вечерами, усердно работая педалями своего велосипеда так, что едва не доставала коленками до подбородка.
