— Почему так?
— А их мне уже тридцать два года как трамваем отрезало! Ха-ха! Мы аккурат первую мою получку после армии отмечали, ну и я того, малость не того… я даже и не почувствовал.
— Повезло.
— Кому? Мне?
— Нет, кагэбэшникам.
— А им то с какого боку?
— Как же! Ты теперь с их телефонным номером далеко не убежишь от карающего меча революции. Записывай.
— А, может, не надо? — засомневался в своей полезности важным органам аноним.
— Опоздал, дядя. Твоя синица в их клетке. 23-66-12. Дежурного номер. А если что важное, напрямую к начальнику пиз…, короче говоря, дуй. 23-22-70, это его номер. Записал, что ли?
Ручка от волнения упала со стола, карандаш на второй цифре прикусил грифель. Гражданин суетно огляделся и находчиво вывел страшные номера телефонов трясущимся пальцем на пыльном оконном стекле.
ТРУСИКИ С ДЫРКОЙ НА КОЛЕНЕ
Безногий пенсионер Сева Глазырик, неполных пятидесяти четырех безрадостных лет от роду, выбрал себе единственное и последне-подходящее по возрасту и инвалидности развлечение — подсматривать в бинокль за сладкими парочками, которые не 'Твикс', а которые на скамейках против его окна любят в тени кустиков в обнимочку посидеть. Ой, они там иногда так сидят! Нет, не в смысле, что курят, пьют или ширяются. А в самом прямом смысле, в размножательном. Ему, пенсику, чё в жизни осталось? Молодым не видел, в полусреднем возрасте не отпробовал, так хоть в старости наглядеться, научиться, как это делать полагается. Вдруг индусы не врут, и он еще раз на землю возвернется, в другом теле, во всех нужных местах цельном, не покалеченном. Тогда уже сразу будет опытным, ко всяким таким замысловатым всякостям многократно приподготовленным.
Этот шикарный наблюдательный пункт спрятался за старенькими, во многих местах потрескавшимися стеклами облезлого окна в небольшой комнатке на главном проспекте города. Достался, а вернее сказать, остался за Севой благодаря непомерной заботе о нем любимой партии, ее верных и справедливых социальных работников. Тех самых, которые всегда честно и справедливо, с извечной думой о себе, за обещание заботиться об нем, болезном, не стали отбирать всю квартиру. Забрали только кухню, зал с балконом, спальню, всякие не нужные ему подсобные помещения. Зато щедро отгородили угловую кладовку с окном, презентовали телефон на прикроватной старенькой тумбочке, горшок и привезенный им со службы бинокль. И право безлимитного выхода через окно в окружающий мир, то бишь, глазеть на сквер проспекта Металлургов хоть с утра до вечера, хоть с вечера до утра.
Сегодня по его скверно-скворешному (это он сам такое название придумал!) телеканалу порнухи не покажут. Сегодня какая-то потасканная университетская одиночка всю скамейку заняла, разложила на ней журналы, сидит, профессорша драная, пишет чего-то. Дома ей места нету! Может, лекцию студентам готовит. Или своих мозгов не хватает, чужое перерисовывает. Журналы туда-сюда, уронит, поднимет, опять уронит. Интересно, какие у нее трусы? С дыркой на колене? С тройным начесом?
— Ох ты, господи! — отстранил от глаз бинокль. — Чегой-то мне непонятное. С виду посмотреть: баба-перестарок, а трусики самые молодежные, которые у их называются 'одно название', два шнурка связанные в три узелка. Ну-ка, подруга, повернись малость, рожицу свою покажи-ка?'
Бздительный Сева Глазырик перевел окуляры на фэйсину мадамы и ахнул: да она в парике, и намалевана густо, а под слоем шпаклевки — ха, молодая девка. Ой, неспроста она тут пасется, неспроста. Или выслеживает своего неверного, или…
А если правда 'или'?
Сева утроил внимание, даже руку из левой штанины достал и о рубашку вытер, вдруг пригодится резкость на бинокле наводить. И телефон подтянул поближе.
Битый час наблюдал, аж бинокль от прожигающего взгляда докрасна раскалился, пальцы ожег, два раза шкура поменялась, пока не догадался сварочные рукавицы из толстого брезента надеть, а с бабой ничего не приключалось. Сидит и в журналы свои нос беспрестанно сует. Но Севу не облапошишь. Он точно знает. Если здесь спрятано 'или', значит… его бдительность специально усыпляют. Он не такой. Его больше не заманишь ни кружевными, ни в кривую полосочку! Как там у Маяковского?
