— Да какая же она молодая? Лет сорок шесть!
— Я тоже сначала так думал. Но когда трусики…
— Трусики? А при чем тут трусики?
Сева, страшно краснея, объяснил ход своих сначала наблюдений, потом умозаключений и последовавших за ними скоропалительных выводов.
— Так, так… Трусики это того… на них мы как-то не обратили… Это меняет дело! Благодарим за бдительность, агент Глаз!
'Агент! Ни хрена себе, три лысых через дырявое коромысло! Он уже их! И в штате и на довольствии. Вот тебе и 66! Теперь попробуй кто сунься! Он, Сева Глазырик, агент! Спаситель отечества и своей драной задницы! Это вам не пуп грязными лапами… Это… это… Интересно, а звание ему дадут? Если он в яблочко с этой, которая там, в трусиках… Его же и наградить могут… к пенсии сколь-нибудь… и похоронят потом как своего… с салютом… или нет, они своих тихо хоронят, чтобы никто не знал'.
Сердце Севы увеличилось в размерах в два раза, моментально переполнило инвалида изнутри и, чтобы не взорваться и не запачкать выцветшие обои в своей давно не ремонтированной комнате, он радостно выпалил:
— Служу Советскому Союзу!
И тут же умер от переполнившего его счастья.
До следующего утра.
А утром, приняв дежурство, забыл про завтрак, обед и прочие естественные надобности, старательно наблюдал за своими новыми коллегами.
Кагэбэшникам нужно было незаметно для посторонних, тех, которые все замечают, потому как это им адресована закладка, прочитать ее и, по возможности, расшифровать, не нарушая тайности одних и секретности других. Они, в силу своей беспримерной подготовленности и крайне тонкой сообразительности, пригнали большой кран, переместили скамейку на грузовую платформу, где десять специалистов оперативно принялись за изучение закладки. А, чтобы оправдать свои неординарные действия, дружно заасфальтировали пятачок под скамейкой, заботливо рассудив: придет шпион для съема закладки, посмотрит — асфальт под скамьей. Обрадуется — следов его пребывания на асфальте не останется. Вот на траве да — наследил бы! Поблагодарит заботливых комитетчиков, потеряет бдительность, спокойно возьмет то, что ему предназначено, а его тут и того, на крючок, в смысле что сфотографируют и идентифицируют, а, может быть, и опознают сразу.
ИНСТИНКТ
Разведчики в силу своей профессии, вынуждены уподобливаться кискам и собакам. Не в смысле, что где хотят, там и… А в смысле, что спят урывками, постоянно просыпаются и прислушиваются: не пришел ли курьер, не принес ли задержанную за полгода зарплату, запасные батарейки для плеера или новый пароль.
Среди ночи Юльку разбудил телефонный звонок.
— Алло, — не разлепляя глаз, прошептала она в трубку.
— Чё алло? Не слышишь, дура, это в дверь тебе звонят! — ритмично, как стихотворение, процитировали на том конце провода.
Продрав теперь уже лишенные сна глаза, она подошла к двери.
— Кто там? — спросила сердито.
— Ты чё, дурочка? Рехнулась? Это телефон звонит, — тот же голос из-за двери процитировал вторую строчку стихотворения.
Она поняла все.
Обложили.
Скоро брать придут.
Телефон уже их, телеграф наверняка взят. Вокзал, аэропорт и входная дверь квартиры заблокированы. Интересно, а канализация тоже занята? Может, еще успеет смыться, если бачок полный?
Попыталась — голова прошла, а остальное, которое шире, не лезет. Да, перекрыли все пути отхода.
Не включая света и даже газа под чайником, — все равно угощать некого, да и печенья вчера последний килограмм перед сном съела, — спряталась на кровать и притворилась мышкой.
В разведшколе ей говорили, что в минуты крайней опасности можно за короткие секунды увидеть всю свою жизнь как бы со стороны, оценить и даже что-то суметь исправить. Она попробовала и правда! получилось.
В одно мгновение перед глазами диафильмом на ускоренной перемотке промелькнули картинки прожженной беспощадным южным солнцем несчастной родины. Ее топчут сапогами и босыми лапами все, кому не лень болтаться без дела по горным развалам, где и посмотреть-то не на что, и пожевать-то некого.
Бедный кишлак приютился у подножия покрытых вечными снегами гор. Низкие хибарки из глины, соломы и навоза не выстроились улицами и переулками, а, подчиняясь воле случая, как зерна пшеницы, брошенные рукой дехканина в теплую землю — где густо, где пусто, образовали маленький мирок первобытнообщинного, но такого родного строя. Здесь Юлька, тогда еще Гюльшат, и еще бесконечно много других детей непонятно для чего родились, и даже, как ни старалась природа исправить собственную ошибку и поскорее прибрать их назад, некоторые сумели все-таки вырасти.
