— Вот именно! — зашумели другие. — Кругом помещики! Одна дорога — в Сибирь!
— Неверно! — опять подал голос Вэли-абы. — Есть у нас еще одна тропка — на кладбище!
При последних его словах поднялся ропот, будто ветер загудел в лесу. Закачались вилы, дубины в руках. И люди ринулись сплошным потоком по зеленому полю напрямик к усадьбе помещика. На покрытой инеем озими проложилась новая, широкая дорога.
— Из Арска отряд выслали, конных казаков! — сипло вскричал Юсуф.
Но никто даже не обернулся.
Мы ног не чуяли под собой. Ярости нашей не было предела. Ведь мы шли громить логово Цызгана, который, как паук, присосался к нам! Мы отберем наконец свою землю! Эх, жаль, отец не дожил до этих дней!
— У тебя свой надел будет, — заговорил неожиданно Хаким-джан. — Собственный! И хлеб у тебя будет свой! У меня тоже!
Угроза Юсуфа никого не испугала. Все понимали, что в усадьбе вполне может быть засада с винтовками. Но теперь ничто не остановило бы нас. Мы не собирались отступать, нет!
Цызганова, видно, успели предупредить: он со всей семьей смылся в город.
Дядя Гибаш, Мадьяр, Кирюш с Вэли-абы, еще несколько крестьян-бедолаг да мы, безземельники, не задерживаясь в усадьбе, спустились по косогору в низину, на Цызгановы поля.
У Березовки к нам присоединились русские дядьки. У некоторых из них были винтовки в руках.
— Здравствуй, шабра, здравствуй! — поздоровались мы с ними и шумной толпой двинулись дальше.
Вот мы дошли до межи — бугра, на котором росли хлипкий орешник и карликовый дубок, — а за ней до чернеющего вдали леса широкой полосой простирались пашни. Мужики стояли взбудораженные и растроганные, словно встретились после долгой разлуки с дорогими сердцу родными людьми.
— Вот она, наша земля! — ликовал Мадьяр. — Гляньте, докуда тянется! Хлеба-то сколько тут будет, хлеба!
Один русский дядя на радостях несколько раз пальнул из ружья в небо. Все кинулись обнимать друг друга.
— Вэт какой дила, шабра! — проговорил дядя Гибаш и хлопнул по плечу бородатого старика из Березовки.
Когда были забиты пометные колья, я, Хакимджан и другие, кто помоложе, бегом пустились обратно к помещичьей усадьбе.
Мы, конечно, опоздали к началу. В огромный, чуть ли не в пол-улицы, двор усадьбы с одной стороны ворвались крестьяне Каенсара и Березовки, со стороны реки Арпы — наши янасалинцы. Здесь стоял немыслимый шум и гам, ломали замки, срывали двери с петель, выкатывали из-под навесов телеги, дорогие повозки, плуги. В глубине двора над хлебным амбаром взметнулась белая пыль. Там поспешно насыпали в мешки муку из закромов. Ребятня с криком, визгом гонялась за хрюкающими поросятами, ловила кур, индюков. Что-то скрипело, падало, ломалось с треском, и отовсюду неслась оголтелая ругань.
Вот со звоном посыпались стекла, из окон дома полетели одежда, подушки, одеяла, посуда, стулья, кровати. Резко запахло лекарством. Это свалили стеклянный шкаф с сотнями пузырьков и топтали их с остервенением.
— Разобрать! — гаркнул вдруг во всю глотку какой-то русский ДЯДЯ.
— Разобрать! — поддержали его со всех сторон. — Чтоб духу от них не осталось!
Тут я увидел Ахмета. Махая рукой, он возбужденно пояснил своим, татарам:
— Разобрать, говорят, надо! И следа чтоб не осталось!
— Верно! Чтоб некуда им было ворочаться!
Я тоже полез за Ахметом на крышу. Крыша у помещика была белая, как серебро. То-то в солнечные дни глаза слепило от ее блеска! Мы отдирали ломом железные полосы и с грохотом скидывали вниз, а там их знай растаскивали.
Мой взгляд случайно упал на сгрудившихся в саду девушек. Среди них была Сэлимэ и, пораженная, не отрываясь смотрела на нас. Тут я еще ретивей взялся за крышу, и белые полосы железа так и летели, летели вниз.
В тот день произошло много такого, чему нельзя было не поражаться. В самую горячку во двор усадьбы въехали в тарантасе какие-то люди. Один, в серой шинели, кинулся обнимать Вэли-абы. Это, наверное, был Харитон. Но увидел я среди них Гимая и чуть не сковырнулся с крыши. Откуда Гимай узнал, что здесь крестьяне поднимутся против помещика? Знаком, что ли, он с Вэли-абы и Мухамметджаном-джизни?
Но пока я ломал над этим голову, те сели в тарантас и уехали.
