Родимый край - зеленая моя колыбель - страница 25

— Верно, верно! В напевке тоже говорится: «Много-много было нас, десять девочек как раз». Не сказано ведь «десять мальчишек»!

Одна приложила руки ко рту воронкой и начала дразнить меня:

— Женишок, рваный гребешок! Кукареку-у!

Не первый раз приходилось мне слышать это. Если в такой момент стерпишь, промолчишь, так и знай, глаз потом открыть не дадут. Вот и я не успокоился, пока не отдубасил ту девчонку.

Тут уж все в один голос загалдели:

— A-а, он еще дерется! Сказали, не примем в игру, и не примем!

Минниса жалобно распустила губы и принялась уговаривать подружек:

— Позвольте ему поиграть разок!

— Нет, не позволим! Мало того, что мальчишка, да еще дерется!

— Ну что с того, коли разок поиграет с нами?

Девочки переглянулись, перемигнулись:

— Ну, так и быть!

Я радостно встал в круг, и мы завертелись, завели напевку:

С последним словом все мы сомкнули губы и затянули: «Мм…» Посмотрел я на девочек — у кого под носом блестит, у кого волосы совсем взлохматились, и смех стал меня разбирать, что я, мальчишка, стою один среди них и тоже мычу, как теленок. Не выдержал, прыснул.

Девочкам только этого и надо было:

— Ага, разомкнулся, первым разомкнулся!

И стали они меня толкать да дергать:

— На чью крышу опустился?

Я и не сообразил, назвал того, кто вспомнился первым:

— На крышу дяди Сулеймана!

— Сколько у них народу?

— Шестеро! — крикнула одна.

— Ага, шестеро! Давай сюда лоб! Вот тебе! На тебе!

Девочки с удовольствием щелкали меня по лбу: «Щелк!», «Щелк!». А я даже глазом не моргнул. Хоть и маловат, а все — мальчик!

Потом я с мальчишками играл в ножички, в пятнашки, в прятки… Поднялся тут визг, писк!

— Хватит вам! — цыкнул кто-то, высунувшись из окна. — Вот шайтаново племя!

Мы притихли и уселись рядком вдоль забора нашего соседа дяди Гайни́. Мне было так хорошо чувствовать сквозь рубашку тепло Миннисы! Когда она вертела головой, ее растрепавшиеся волосы приятно щекотали мне лицо. Минниса сидела на корточках, обхватив руками колени. Мне казалось, что ей тоже нравится безмолвно сидеть вот так возле меня.

Солнце уже скатилось за Бишенский лес. То из одной, то из другой калитки выглядывают люди.

— Детушки, не было, что ли, аза́на? — спрашивают они у нас.

И голос-то у бедняг еле слышен, ждут, скоро ли прозвучит азан. Один я не жду. Чем больше пройдет времени, пока муэдзин поднимется на минарет, тем дольше продлится мое блаженное состояние…

И все же тот момент наступает. Слышится скрип ступенек, ведущих на минарет. Вскоре в окошке наверху показывается белая чалма муэдзина. Не знаю, успевает ли старик раскрыть рот, но ребятня вскакивает разом и с криком мчится во все концы деревни:

— Азан! Азан!..

Мы с Миннисой, взявшись за руки, спускаемся по проулку вниз. Я провожаю ее до косогора и смотрю, как она, подпрыгивая, словно козленок, бежит по тропинке к своему дому.

— Не пойдешь! — зыкнул он. — Спать ложись! Боронить тебе завтра.

Значит, завтра сеять начнем! То-то мама целый день в сеновале шарила, яйца собирала. Отец с братом, будто к празднику, двор и улицу вымели, плуг с бороной да сбрую всякую готовили. Баню сегодня топили, помылись все. Апай, как всегда, самовар начистила, пол и саке намыла, натерла. И весь наш дом праздничный вид принял.

Вот отчего отец глаз с меня не сводил! Прикидывал, выходит, справлюсь ли я. Мне уже приходилось, правда, и боронить и за плугом ходить. Только я тогда на подмоге бывал у отца или у брата, а тут самому надо управляться. Как говорится, ты голова, ты и шея. Сам почнешь, сам закруглишь.

Я, покуда сон не одолел, все представлял себе, как мы встанем поутру, чаю напьемся и выедем на пашню. Коли дело до пашни дошло, меня теперь к старшим можно приравнять. Одно плохо — безземельный я.