Плохо это или хорошо, когда царь борется с помощью кощунственных пародий с церковными обрядами, одобренными Патриархом, — это господина Евреинова мало интересует, он отмечает только, что эта борьба была «особенно интенсивна» «и потому на редкость красочно-театральна» (в «аттракционных целях»). «Видя в консервативной церковной власти очаг сопротивления. его реформам, — равнодушно повествует Н. Евреинов, Петр «был принужден к «субординации» непослушной ему церкви всякими мерами, кончая провозглашением самого себя главою православной Церкви и упразднением патриаршества. Отсюда становится понятным, «Всешутейший всепьянейший Собор», периодическому ритуалу которого Петр придал столь соблазнительно-сатирическую форму и для которого не пожалел времени на подробную театральную разработку деталей».
Несмотря на свое восхищение «на редкость красочно-театральной постановкой сборищ членов «всешутейшего собора» Н. Евреинов все-таки признает, что «если бы при театральных пародиях подобного рода присутствовали только члены «всешутейшего собора», можно было бы не придавать им большого значения; мало ли как коротают время великие мира сего! Но на эти безжалостно-сатирические пародии были допускаемы и посторонние зрители и притом в таком количестве, какое позволяет говорить о «народе», как о массовом свидетеле всех этих издевательств — театральных потех». «Это-то и требовалось зачинателю подобного рода театральных пародий. Смех убивает — знал этот большой юморист, смех изничтожает, в глазах других, то чему они поклоняются. А предметом этих театральных пародий служило как раз то, что, по мнению Петра, подлежало изничтожению».
В революционной деятельности Петра было много надуманного, лишнего. Лишней и абсолютно вредной была та сторона его деятельности, которую известный театральный деятель Н. Евреинов в своей «Истории русского театра» называет «театрализацией жизни». Будучи западником Н.
Евреинов, конечно, восхищается и этой стороной деятельности царяреволюционера. «Эта задача великой театрализации жизни, — пишет он, была разрешена Петром с успехом неслыханным в истории венценосных реформаций. Но на этой задаче, по-видимому, слишком истощился сценический гений Петра!» Какую же задачу поставил Петр в области «театрализации жизни?» На этот вопрос Н. Евреинов отвечает так: «Монарх, самолично испытавший заграницей соблазн театрального ряжения, восхотел этого ряжения для всей Руси православной». Эта дикая затея не вызывает у Н. Евреинова никакого возмущения, а наоборот, даже сожаление. «На переряжение и передекорирование Азиатской Руси, — пишет он, — ушло так много энергии, затрачено было так много средств, обращено, наконец, столько внимания, что на театр в узком смысле слова, гениальному режиссеру жизни, выражаясь вульгарно, просто «не хватало пороху». О том, что на создание русского театра у Петра не хватало пороху, об этом Н. Евреинов сожалеет, а о том, что он всю Россию заставил играть трагический фарс, за это Н. Евреинов называет Петра «Гениальным режиссером жизни».
Русские европейцы всегда извиняются за вульгарные обороты речи, и никогда за вульгарный стиль мышления.
Первые масонские ложи возникли в России после возвращения Петра из Европы. С масонами встречался и сам Петр и Б. П. Шереметьев.
«На Мальте, — сообщает Иванов, — Шереметеву была сделана самая торжественная встреча. Он участвовал на большом празднике Мальтийского ордена в память Иоанна Предтечи. Ему там давали торжественный банкет.
Гранд-магистр возложил на него драгоценный золотой с алмазами крест» (Иванов. От Петра I до наших дней).
По возвращении в Москву 10 февраля 1699 года Шереметев представился царю, на банкете у Лефорта, убравшись в немецкое платье и имея на себе мальтийский крест. От царя он получил «милость превысокую».
Царь поздравил его с Мальтийской Кавалерией, позволил ему всегда носить на себе этот крест, и затем состоялся указ, чтобы Шереметев писался в своих титулах «Мальтийским Свидетельствованным Кавалером».
«В России свет масонства, — пишет Т. Соколовская, — проник по преданию при Петре Великом: документальные же данные относятся к 1731 году».
