Третий вынырнул в просвет между стенами уже готовый к бою. Его оружие выплевывало смерть в виде гнусно воющих звуков, один из которых толкнул Оскара в плечо. Энквист безвольно упал прямо на ящики, но тут же в нем вспыхнули ярость и мощная тяга к жизни. Справа на рукаве его прекрасного пиджака, над которым так издевался Рихард, зияла дыра, дымящая испаряющимся азотом. Бездумно, а главное, бесполезно, зажав ее ладонью, Оскар посмотрел на трупы. Торопиться было уже некуда… Трупов стало три.
Оскар закричал от боли, отдернув обожженную холодом ладонь. Что он делает? Костюму пришел конец и глупо ловить ледяной газ руками… Ткань выдерживала выстрелы автоматических винтовок с расстояния в сто метров, автомата – с пятидесяти, а из пистолета – в упор. До полосы яркого света на старом бетоне, около которой упокоились трупы врагов, было, в лучшем случае, метров двадцать. Ни один маленький автомат с коротким стволом – как у «миниджета» – не должен делать дыры в м-кевларе! Однако этот сделал. Вот еще одна головная боль. Оскар вдруг подумал, что их сейчас запросто могли разрезать на куски вместе с забором и складом, но противники почему-то решили сражаться почти человеческим оружием. Странно.
– Это был бой!! – восхищенно сказал Рихард. Глаза его блестели, руки, складывающие автомат, дрожали. – Вот это была разминка! Кстати, ты, оказывается, стреляешь, как Вильгельм Тель. Прямо между глаз!
– Бедняга Тель переворачивается в могиле, слыша от тебя такие похвалы! – Оскар слабо улыбнулся. – Он стрелял в яблоко, стоявшее на голове сына.
– Какая разница! Ты ведь понял, что я поражен твоими способностями! В очередной раз. Эй, да у тебя дым идет из руки! Чем же они стреляли?
Оскар, наконец, нащупал шов на плече и дернул за упруго сопротивляющуюся ниточку. Азот быстро иссяк в отрезанном от других частей пиджака рукаве. Оскар, сморщив лицо, оглядел зудящую ладонь. Потом, потом. Ему нужно было поучать молодого друга.
– Ты что, маленький мальчик перед телевизором? Тебе правится глядеть, как лопаются их голубые рубашки? – Оскар резко развернул Рихарда и указал на трупы. Тело с единственной дырой в голове было так же мертво, как и то, которое украшали десятки ран. Третий человек тоже был покрыт множеством отверстий в торсе, руках и ногах, из них обильно сочилась кровь, но красные руки медленно тянулись к вылетевшему из них при падении оружию. Оскар прострелил цеплявшемуся за жизнь голову и тот окончательно обмяк.
– Тибетцы, – нравоучительно сказал Оскар, благо дыхание полностью восстановилось, – считают, что центр человека – в его сердце. Там находится энергетическая матрица, лептонная решетка с записанной на ней Душой, определяющей человеческое существо как таковое. Может, конечно, все так и есть, но для нашего случая неприемлемо на сто процентов.
Оскар обнял приятеля за плечи – насколько ему хватило собственных рук, и ласково потряс:
– С сегодняшнего дня, сынок, стреляй только в голову, в мозг, в разум, в мыслехранилище!!! Челюсть и уши не подойдут.
– Угу? В голову?
– Вспомни мои слова! Ты ведь только что видел, как они стояли и пытались стрелять с десятком пуль в кишках, а после успокаивающего укола свинцом в голову аккуратно ложились на бетон. Ты должен, кроме того, верить старшим на слово.
– На слово? Ну, только не тебе. Ты обманул меня уже бессчетное количество раз.
Они взобрались наверх, аккуратно спрыгнули вниз и оказались на прекрасной аллее, засаженной липами.
– Унтер деи линден? – шутливо сказал Оскар. (Под липами (нем.) – улица в Берлине).
– Может быть. Послушай, мудрый старик, у меня плохие новости.
– Может, хотя бы так: у меня одна хорошая и одна плохая новость?
– Да нет, где в наше время взять хорошую новость.
Болтая, они быстро шли, не зная, впрочем, куда направляются, по узкой улочке, настолько густо заросшей деревьями, что яркий солнечный свет казался здесь мягким зеленым сиянием. Они проходили мимо серых однообразных домов с редкими магазинчиками или пивными на первых этажах. Где-то недалеко кричали дети, а двое мужчин боялись смерти и не знали, как ее избежать.
