Но все время под одеялом не высидеть. Шок — шоком, но жить все-таки придется, раз умереть не позволяют. Мало-помалу я стал немного оживать. Пытался разговаривать с горничной, врачом. Громила, которого звали то ли Рубио, то ли Тарлен, а может, и так и эдак, оказался на деле совсем не таким уж мрачным парнем. И говорить, оказывается, умеет. С ним я разговаривал больше, чем с другими. Доктор с труднопроизносимым именем имени Фосстл меня в основном ругал за отказ глотать его пилюли. Иногда заходивший Буржуин только и делал, что выговаривал мне за плохое поведение. На правах моего отца. Да, да, он был моим отцом! Каково? Трудно воспринимать, как отца незнакомого человека, который всего-то лет на пять тебя старше. В разговоре с ним я помалкивал, тем более, что он и не хотел ничего слушать. Девицу же и вовсе разговоры не интересовали. Винк — так ее звали — все норовила уложить меня в постель. И улечься рядом. Грешен, иногда ей это удавалось. Гормоны молодого тела брали свое. Но больше любви мою служанку интересовала коммерция — все пыталась продать мне наркотики.
— О, Гарви, я же вижу, что тебе очень плохо, — шептала девица, слюнявя мне ухо.
Гарви — это я. В этой жизни — сын богатого папаши, гуляка, развратник и наркоман.
— Я же вижу, ты мучаешься. У меня кое-что есть для тебя. Тебе сразу станет легче. А деньги отдашь, когда выздоровеешь.
Тогда я выставлял ее за двери. Употреблять эту гадость я не желал. Еще не забылась история с другом моего сына. Паренек был умный и талантливый, хорошо владел несколькими музыкальными инструментами. Играл на клавишных в составе местной рок-группы. И не только на свадьбах — на фестивалях выступал. Его ансамбль даже по телевизору показывали. И какой негодяй посадил бедного мальчика на иглу?! Короче, нет его уже полгода. У меня остатки волос всегда становились дыбом, стоило только представить, что и Максим пойдет по той же дорожке!
А теперь я оказался в том же положении. Ужас! Нет, я эту гадость к себе на пушечный выстрел не подпущу. Уж лучше сдохнуть! Но этого мне не разрешат. Придет толстенький доктор и вкатает укольчик. Что он колет — неизвестно, но на какое-то время становится легче. Наверное, сукин сын нашпиговывает меня все той же наркотой, только в меньших дозах. Но сил протестовать нет. Особенно, когда ломка обострится.
Немного выручает охранник. Позволяет гулять по парку возле дома. И парк, и сам дом — роскошные. Прямо дворец какой-то. Жаль, меня ничто не может ни впечатлить, ни обрадовать. Даже презрительное выражение лица господина Рубио меня нисколько не трогает. Ну, не уважает меня мой телохранитель, презирает — ну и ладно… Есть за что. Хорошо, что хоть разговаривает, а не молчит, как надсмотрщик.
Однажды Рубио решил меня развлечь особым образом. А именно, покатать по городу на автомобиле. Я был, признаюсь, немало удивлен, увидев эту колымагу. Огромный ящик на мотоциклетных колесах со спицами. Вся отделанная полированным деревом, вся в позолоте. На капоте — золотой орел, машущий крыльями. Над кабиной труба, как у паровоза. И пыхтела машина, как паровоз. Мой телохранитель даже решил оказать мне знак внимания:
— Господин Гарви, может, желаете сесть за руль?
— Еще чего. Я такую штуку водить не умею.
— Ну, здесь я с вами согласен. Водить вы действительно не умеете, — губы Рубио искривились в презрительной усмешке, — Но ведь водите! И трех месяцев не прошло, как опять разбили почти нового «Орла».
Он, что, хочет сказать, что шишку на голове я получил в автокатастрофе? Интересно, надо будет осторожно расспросить его об этом. Но не сейчас, позже, когда немного утихнет боль.
— Кто старое помянет… — буркнул я, — И вообще, Рубио, давай без «господ» и без «Вы». Меня это раздражает.
— Неужели, — опять презрительно улыбнулся мой конвоир, — До недавнего времени, помнится, вы не допускали иного обращения к себе.
— То было раньше, — вздохнул я, плотнее закутываясь в плед.
Странный город. Как он называется, в какой стране находится? Куда, вообще занесло мою мятущуюся душу? Надо бы спросить, но страшно. И так на тебя смотрят, как на сумасшедшего. Потом постараюсь осторожно разузнать, а пока смотрю в окно пыхтящего драндулета. Может быть, город был по-своему красив и самобытен, но с моим самочувствием мне было не до красот незнакомых улиц. Запоминались серые как мое настроение однообразные невысокие — не выше четырех этажей — дома, тянущиеся бесконечной чередой. Помпезные здания на площадях подавляли тяжестью гранитных колонн и фронтонов. Даже редкие деревья не вносили иных оттенков во всеобщую серость. Может, не сезон?
