— Там вещи для ее сиятельства, — несуразно вывернулся Маликульмульк. Благовоспитанный Давид Иероним не задал более ни единого вопроса.
Он оставил Маликульмулька на Девичьей, сам вошел в калитку и вскоре появился.
— Там не до визитеров, любезный друг. Старый Илиш не на шутку расхворался. С утра еще был свеж и бодр. Боятся, что уже не встанет.
— А что говорит доктор?
— Доктору эта внезапная болезнь сильно не нравится. Мне тоже… — хмурясь, сказал Давил Иероним. — Но по разным причинам. Илиш задыхается, у него сильнейшее сердцебиение, головокружения, судороги, губы посинели. Доктор Вайсман пытается давать ему сердечные средства, а я… а я бы промыл желудок…
— Вы сказали ему это?
— Ему было не до меня.
Гриндель стоял у калитки в растерянности — то ли уходить, то ли вернуться и настоять на своем.
— Вы полагаете, он выпил что-то… что-то опасное? — спросил Маликульмульк.
— Да.
— Но отчего герр Вайсман этого не понимает?
— Оттого, что герр Вайсман — ровесник Илиша и не читает научных журналов! — выпалил Давид Иероним. — А я для него мальчишка, задирающий нос, и… и латыш…
— Очень хорошо, — сказал Маликульмульк. — Пойдем вместе. Я — не латыш…
— Русских он еще меньше жалует.
— Тогда я сейчас же пойду в управу благочиния, до которой в худшем случае полсотни шагов. Меня там знают и ссориться с его сиятельством из-за дурака-докторишки не захотят.
— Предки этого дурака-докторишки живут тут по меньшей мере четыреста лет.
Маликульмульк, который не на шутку загорелся походом в управу благочиния, хмыкнул.
— Давид Иероним, вы ведь прямой немец, — сказал он. — Ваша матушка, насколько я понял — немка, ваш батюшка…
— Для них и мои правнуки будут латышами, — ответил Гриндель. — Когда человек ограничен и туп, его мысли сводятся к простым предметам. Мое происхождение — это предмет простой, а вот журнал, в котором описаны опыты Шееле с синильной кислотой, — это предмет сложный…
— Какой кислотой?
— Синильной. Карл Вильгельм Шееле, тоже аптекарь, кстати, аптекарь из Чепинга, открыл ее двадцать лет назад и описал. Тогда же стало ясно, отчего бывают случаи отравления настойками, в которые входит горький миндаль. Но Вайсман не бывает больше в анатомическом театре, где встречаются настоящие врачи, желающие знаний, а не гонораров. Он не читает ученых журналов. Ему это ни к чему.
— Значит, надо идти в управу благочиния! Вы ведь хотите спасти герра Илиша?
— Хочу. Он добрый приятель герра Струве. Когда они собираются вместе и вспоминают былое, не нужно никаких романов и никакого театра, они же — из тех аптекарей, что были бродячими подмастерьями. Это я хочу купить аптеку, получив знания в университете…
— Давид Иероним, на что вам эта аптека? Вас же звали в столицу!
Гриндель уставился на носки своих сапог, измазанные в снегу. Потом вздохнул и снова отворил калитку.
— Я скажу ему, что это может быть. И если не послушает…
Он вошел в крошечный дворик, Маликульмульк остался стоять посреди Девичьей улицы.
Откуда в Зеленой аптеке взялся яд? Это был недавно открытый яд — значит, в старые снадобья, рецепты коих передавались от деда к внуку, он входить не мог. Конечно, Гриндель мог и ошибиться. Вряд ли он каждый день видел отравленных синильной кислотой, он знал признаки по ученому журналу… надо же, как любопытно устроена аптекарская голова, для всего там найдется полочка…
У Гринделя — знания и память, у философа — живое воображение. Сейчас он не дремлет, для удобства облачившись, как в теплый архалук, в свою многопудовую ипостась — Косолапого Жанно, сейчас он стоит по щиколотку в снегу, и на согнутой руке корзинка с бутылками. Девичья улица плохо убирается, потому что по ней почти не ходят. Она — для хозяйственных нужд и для вывоза всякой дряни, в том числе нечистот. А раньше, когда почти все горожане держали скот, сюда глядели ворота хлевов. Страшно представить, какая вонь стояла в Риге, если и теперь по улицам порой пройти жутко.
А философ не лежащий, но стоящий, рассуждает с большим удовольствием. Ему действительно любопытно, как могла попасть отрава в аптеку. Герр Струве, скажем, может приобрести какое-то новые лекарства — Гриндель для него вычитывает их названия в немецких журналах. Может, какой-то жулик предложил Илишу снадобье, сам не зная, из чего оно состоит? И аптекарь, наживший немало старческих хвороб, решил его на себе попробовать? Сие логично… Только вот рижские бюргеры мошенников остерегаются в любом возрасте, а раз Илиш все еще управлялся с аптекой — значит, он в своем уме и у незнакомого продавца ничего не возьмет. Давид Иероним, надо полагать, ошибся — и это ошибка простительная, проистекающая от нелюбви к доктору Вайсману.
