— А вы, ваше сиятельство?
— Так я же ее люблю… — князь усмехнулся. — Сам себе кажусь заморским дивом и чудом-юдом. Веришь ли — как повенчались, ни с кем и никогда… А ведь при матушке Екатерине двор был, прости Господи, сущий вертеп разврата, чего там только не творилось… Бери свечку.
Они вышли из кабинета и направились к столовой по длинному коридору, почти рядом — насколько позволяло телосложение Маликульмульково.
Оба молчали. О чем думал князь — неведомо, а у философа в голове творилось неожиданное — словно некий живущий там сильф, или гном, или аллах его ведает кто, накрывал на стол и выставлял всякие яства и пойла: жидкие, твердые, дрожащие, вроде заливной рыбы или бланманже. Выставлял и спрашивал: а сюда возможно ли добавить яд? А сюда? А как?
И вот этот язвительный дух вытянул из незримой печи жестяную форму, опрокинул — и Маликульмульк явственно увидел большой, роскошный, царственный французский пирог. Тот самый, которому надлежало стать героем новой комедии.
— А как сюда добавить яд? — спросил сильф или гном.
— Как будто не ведаешь. Снизу взрезать дно и влить его в дырочку, — отвечал Маликульмульк.
— А запах?
— Запах запеченной дичи перебьет.
— Ан нет, не перебьет!
И тут разговор прервался — князь и философ вошли в ярко освещенную столовую.
— Я, я! Мне, мне! — воззвал к философу Косолапый Жанно.
— Да сделай милость…
И Косолапый Жанно, умостившись в широком и покойном кресле, нарочно для него поставленном к столу, взялся за работу. Он был счастлив, подтаскивая к себе блюда и хватаясь за соусники.
Философ маялся — его одолевали голоса, девичий и мужской. Девица была Тараторка, а мужчина — бойкий сбитенщик Демьян Пугач. Более того — это были летние голоса, зимой так не разговаривают, беззаботные голоса горожан, выскочивших хоть на денек побродить по лугам и рощам.
— Ба! Иван, ты здесь? — немного неестественно, хотя весело и живо спросила Тараторка. — Что ты тут делаешь?
В голоске еще была фальшь, но куда от нее деться? Горничная Даша, которую сыграет Тараторка, отлично знает, для чего Иван тащится по проселочной дороге, груженный целым сундуком, а почтенная публика не знает.
— Здорово, Дашенька! Да вот принес пирог твоим господам, — отвечал Демьян, улыбаясь и пожирая Дашу круглыми своими черными глазищами. — Ведь ты знаешь, барин мой звал ваших сюда на завтрак.
Фальшь, фальшь! Но дальше, дальше!
— Ну да! Мы за тем и выехали. Господа давно уж гуляют, — как-то скучновато сказала Тараторка, и Маликульмульку захотелось самому произнести слова: впрочем, он не знал еще, каким чувством их оживить, рада ли Даша встрече, или только терпит Ваньку.
— Да кто с вами? — спросил Ванька-Демьян… несуразным голосом спросил, поскольку уж он-то прекрасно это знает.
И вдруг голоса ожили, сперва — Тараторкин, потом — Демьянов! Ожили, зазвучали, и тело пронизал трепет — есть, есть, попались, живут, записать, записать скорее!
— Старые господа, барышня и бедный Милон, который не может от нас отстать, хотя потерял всю надежду жениться на барышне, — произнесла Тараторка с явным сочувствием к Милону.
Демьян Пугач образовался в голове совершенно — с особенной музыкой своего голоса, куда там скрипке Гварнери дель Джезу!
— Куда ему за нами! Мы и не таких соперников с рук сживали! — восторженно завопил он. — Нет! Да посмотри-ка, Дашенька, каков пирог, — прямо жениховский!
Маликульмульк выскочил из-за стола, опрокинул кресло, понесся прочь из столовой. Его провожал дружный хохот. Где, где, где ближайшая чернильница, перо, бумага? Записать, записать прозой, потом переложить в стихи… получится, получится!..
Он ворвался в канцелярию, сел за стол в потемках, опомнился, побежал искать сторожа, чтобы зажечь свечу. В голове — какое неслыханное, незаслуженное счастье! — продолжали беседу горничная Даша и слуга Ванька. Свеча вспыхнула, перо клюнуло чернильницу — до самого донца, с него сорвалась прямо на стол здоровенная клякса, слова побежали, побежали, не поспевая за голосами… ну, дай Бог здоровья Пугачу…
Именно он взял власть в свои руки, он трещал, частил, наслаждался ароматом дорогого французского пирога, соблазнялся сам — и соблазнял товарку свою, Дашеньку-Тараторку. Пирог, выпеченный в вычурной форме, был как старинный город…
