— Слушаю.
— Ты чего? Куда пропал?
— А куда я пропал? Кофе пью.
— Я тебя уже полчаса разыскиваю.
— Не знаю. Телефон включен.
— Ладно. Ты когда можешь быть у меня?
— Сейчас подъеду.
Он вернулся в зал. Тамара сидела на диване, наклонившись вперед и уперевшись локтями о колени слегка раздвинутых ног. Поза подходила к брюкам, а так вышло, что нижний обрез белой ткани уехал вверх к самому началу ног, а грудь была почти что видна при взгляде сверху.
— Тамара... — он не знал, как бы поделикатней объяснить возникшую необходимость.
— Мне тоже надо идти, — она поднялась, встала напротив него, протянула руку, улыбнулась. — До свидания.
— Вас подвести куда-нибудь?
— Нет, спасибо.
— Мы можем увидеться? Через неделю?
— Не знаю... Как получится.
— Я приду.
Она осталась, очевидно не захотев идти с ним, он ушел, почти побежал к машине. Было неловко признаться самому себе, но он испытывал облегчение от резкого обрыва встречи, от прекращения собственной болтовни, от освобождения от необходимости делать шаг туда, куда, в общем-то, боялся шагнуть.
Ехать было близко. Он остановил машину под знаком, запрещавшим парковку, зашел в большой грязноватый вестибюль. Сказал охраннику:
— Добрый день. К Завьялову. Моя фамилия Небылов.
— Подождите. Сейчас вас проводят.
Подошел другой охранник, они поднялись на два пролета широкой лестницы, мимо пятен на перилах, оставшихся от давно украденных кем-то статуй, под картиной, изображавшей беседу Ленина с рабочими и крестьянами, дошли до деревянной двери с бронированными непрозрачными стеклами. Охранник провел пластиковой карточкой по щели в белой коробочке на стене, щелкнуло, он с усилием толкнул тяжелую дверь, спросил:
— Дальше дорогу знаете?
— Да, конечно.
Дальше начиналась красота. Все, что мог евроремонт дать строгой обстановке богатого офиса, было взято и использовано. Тихие, мягкие и яркие светильники, идеально гладкий, теплого цвета пол, чистые, ровные, светлые стены, бесшумные, плотно закрывающиеся двери, вежливо клацавшие фирменными замками при впуске и выпуске руководящих сотрудников. Евгений Викторович шел, готовясь к предстоявшей беседе, он знал, о чем она будет. Перед г-образным поворотом открыл дверь в левой стене и зашел в мужской туалет. Здесь тоже была красота. Едва он приблизился к строгой линии писсуаров, сработал датчик, зашуршали струи мыльной воды, кран сиял золотым и платиновым блеском, мытым рукам предоставлялись возможности чистейшего крахмального полотенца, бесконечного ряда бумажных салфеток и теплой струи воздуха из раструба сушилки. Евгений Викторович воспользовался бумагой — кто решился бы испачкать нетронутую белизну ребристой ткани? Только генеральный, да у него свой туалет за кабинетом, сюда ему ходить незачем.
Приемная была рядом. Он бывал здесь часто. Его сразу узнала и стала улыбаться сильно прилизанная, ярко намазанная и все равно бесцветная, какая-то стерилизованная секретарша. Евгений Викторович знал, что Валентин Юрьевич с секретаршами, так сказать, не дружит, отсюда и отсутствие цветения. Два высоких охранника привстали, снова сели, улыбаться не стали. Секретарша сказала:
— Пожалуйста. Вас ждут. Проходите.
Наружная стена кабинета шла дугой, меняя заоконные виды с мягкой плавностью. Там были роскошный дворец, памятник, зеленеющие купы деревьев, далекие шпили царских палат. Валентин Юрьевич встал из-за большого пустынного стола, быстро подошел к Евгению Викторовичу, протянул руку, наклонился вперед, сказал:
— Привет, здравствуйте, как поживаете? Где тебя носит?
Он был толст, брюки расширялись кверху, нежно охватывали живот, цеплялись за широкие красные подтяжки, которые сужались повторяющимся изгибом, создавая что-то вроде мягкого остроугольного треугольника, увенчанного круглой головой, равномерно покрытой короткими кудрявыми седыми с черным волосами, из которых выступали золотые тоненькие очки и три блестящие ярко-розовые лысые выпуклости — оконечности носа и щек.
Евгений Викторович пожал руку, посмотрел на потное лицо Валентина Юрьевича и вдруг ощутил, что уличное, несколько чрезмерное тепло осталось за дверью, вытесненное потоками прохладного воздуха из отверстий в потолке. Он улыбнулся и сказал:
