Новая негативная информация, полученная Андреем за этот день, отошла на второй план и совершенно не портила ему настроение. То ли он пока не осознал нависшую над человечеством опасность, то ли перспектива «загнуться» всем вместе не была уж слишком пугающей. Как говорится — «на миру и смерть красна». Очевидно, он пока просто не верил в полную достоверность и однозначность полученных сведений, а намекам Гущина не придавал должного значения. Или, скорее всего, не хотел верить и «придавать значение», хотя бы до завтрашнего утра.
Они пили легкое красное вино, ели нежнейший шашлык и занимались любовью. Потом резвились в небольшом бассейне. Затем пили шампанское, ели фрукты и снова занимались любовью. И откуда только брались силы и место в желудке? Хотя с Андреем — понятно, он, видимо, уже начал подготовку к апокалипсису, а Ольга, наверно, просто заразилась его азартом. В итоге, к утру, проспав в общей сложности за ночь не более трех часов, они тем не менее чувствовали себя великолепно. Получив полное физическое и духовное удовлетворение, они продолжали нежиться в постели, испытывая то достаточно редкое для человека ощущение, что жизнь прожита не зря, в очередной раз удивляясь, как, в сущности, немного надо для счастья.
Спустя еще час, все-таки вырвавшись из объятий Андрея, Ольга упорхнула на кухню варить кофе, а он, с трудом найдя в любовном беспорядке пульт, включил стереовизор. Первая же фраза диктора безжалостно и жестоко сдернула его с любовного Олимпа назад, в никчемную суету противоречивого мира, заставив собрать разбросанные по постели конечности и сосредоточиться на услышанном.
— …все туристические рейсы на Марс отменены, — скороговоркой вещал диктор, — билеты продаются только лицам, там работающим или имеющим собственность, а цены на земельные участки возросли на два порядка…
Над «тарелкой» стереовизора появилось раскрасневшееся, озлобленное лицо упитанной дамы бальзаковского возраста.
— Безобразие, — кричала она в лицо корреспонденту, размахивая плотно зажатой в кулаке бумажкой, — у меня путевка. Мне прописали курс лечения пониженной гравитацией. Я всю жизнь копила…
Получалось, что ей прописали это лечение еще до рождения. Андрей переключил канал.
— …за утро компании, занимающиеся наймом сотрудников для работы в отдаленных колониях, полностью исчерпали список вакансий, — невинно потупив очаровательные глазки, сообщила другая «информационная дива».
Следующий канал.
В комнате появилась успевшая навести легкий макияж Ольга. Она осторожно катила перед собой сервировочный столик с чашками дымящегося кофе и аппетитными тостами, да так и замерла на пороге с открытым ртом.
В «объеме» стереовизора красовалась физиономия Андрея, а голос за кадром неумолимо резал правду-матку:
— Первым воспользовался услугами внеземного объекта пилот первого класса Андрей Белов, спасшийся таким образом после гибели своего грузового корабля. Может быть, именно ему мы обязаны свалившимися на нас бедами, а может — наоборот, его мужественный поступок помог раскрыть коварные планы инопланетян…
Это было уже слишком. Дальше пошел и вовсе полный бред — какой-то псевдоученый пытался на пальцах доказать элементарность принципа действия и младенческую безобидность нового явления. Ольга опустилась на край кровати. Андрей, закипая от негодования, опять переключил канал.
— …братья и сестры, — вытаращив глаза, демоническим голосом вещал какой-то религиозный фанатик. — Пришло время ответить за грехи наши! А также за грехи предков наших! Будьте мужественны перед лицом кары Господней. Не запятнайте свою душу бесплодными попытками избежать Страшного суда!
Ольга беспомощно посмотрела на Андрея, надеясь получить какие-нибудь пояснения. Он, проигнорировав ее немой вопрос, снова остервенело сдавил пальцами сенсор переключателя каналов.
Огромная аудитория, амфитеатром уходящая под потолок, была до отказа набита людьми. Они сидели за партами и на партах, стояли в проходах, свисали с декоративного ограждения узкого, но длинного балкона. За большой трибуной стоял маленький лохматый человек в старинном пенсне. Слишком маленький для такой огромной трибуны. Впрочем, его это, судя по всему, ничуть не смущало. Он то и дело бросался к висящему здесь же учебному экрану, делал на нем несколько размашистых надписей световым пером и бегом, словно под обстрелом, возвращался под защиту трибуны, из-за которой оставалась видна практически только его голова. Говорил он громко, но слишком быстро и невнятно, глотая окончания слов. И хотя без определенного напряжения слушать эту речь не представлялось возможным, тишина в зале и открытые рты слушателей говорили сами за себя.
