Так проходили дни за днями, а о том, что хозяйка больше не выступает в «Лагуне», узнала Амалия не сразу. И в понедельник, и во вторник хозяйка оставалась дома: сегодня вечером тоже петь не будете, сеньора? Я ушла из «Лагуны», Амалия, они меня бессовестно эксплуатируют, устроюсь получше. Однако что-то не замечалось, что она ищет место: лежала в постели, задернув шторы, слушала в полутьме радио. Нехотя вставала покушать, и Амалия, входя в комнату, видела, как она сидит, уставившись неизвестно куда, отвечает слабым голосом, а двигается как смертельно усталый человек. Часов в семь она причесывалась, красила губы и ногти, а в восемь за ней заезжала на своем автомобильчике сеньорита Кета. Возвращалась под утро пьяная-пьяная, так что иногда не могла даже сама раздеться, сил не было, — будила Амалию. Посмотрите, как госпожа похудела, говорила она сеньорите, скажите ей, чтоб кушала, заболеет ведь, и та говорила, но проку от этого не было никакого. Все время носила она свои платья к портнихе на проспект Бразилии — ушивать. Каждый день выдавала Амалии на расходы и ни разу не задержала ей жалованье. Откуда же брались у нее деньги? Ни один мужчина не оставался пока ночевать на Магдалене, но не на улице же она обделывала свои дела? Когда устроилась в «Монмартр», ни о сквозняках, ни о том, чтобы бросить курить, уже и речи не было. Да ей теперь и петь не хотелось, и красоту наводила вяло, словно по привычке, и внимания не обращала на то, чисто ли в комнатах, прибрано ли, не то что раньше, когда крик поднимала, заметив где-нибудь пыль. Не замечала она переполненные окурками пепельницы и уже не спрашивала по утрам: душ принимала? присыпалась? Квартира была в запустении, но у Амалии времени не хватало управиться со всем, да и поддерживать чистоту становилось ей все трудней. Она меня прямо как заразила, я сама теперь хуже дохлой, жаловалась она Амбросио. Что же это с нею творится, сеньорита, отчего она в таком упадке — неужели все горюет по сеньору Лукасу? И это тоже, отвечала сеньорита, а кроме того, она же пьет постоянно и глотает успокаивающие таблетки и потому всегда как в тумане, еле соображает.
Однажды позвонили в дверь. Амалия открыла, а на пороге — дон Фермин. Он опять ее не узнал: Ортенсия меня ждет. Ух, как же он постарел с того раза: и седины прибавилось, и глаза запали. Тут хозяйка послала ее за сигаретами, а когда в воскресенье она спросила Амбросио, зачем приезжал дон Фермин, он скривился: денег привозил, она его держит мертвой хваткой. Чего ты ее так ненавидишь? Что она тебе сделала? Мне-то ничего, сказал Амбросио, а к дону Фермину присосалась, тянет из него, пользуясь его добротой, другой бы на его месте давно послал ее куда подальше. Амалия вскипела: так чего ты суешься не в свое дело. Бери расчет, упрямо повторял он, брось ее, вместе с голоду подохнете.
Иногда сеньора Ортенсия пропадала дня по два, по три, а возвращаясь, объясняла: я была в поездке, Амалия, в Паркасе, в Куско, в Чимботе. Из окна Амалия смотрела, как она со своим чемоданчиком садится в машину, а за рулем — кавалер. Некоторых она уже узнавала по телефону и пыталась представить, какие они, сколько им лет. На рассвете однажды разбудили голоса, она выглянула и увидела хозяйку с гостем — оба смеялись и пили. Потом хлопнула дверь, она решила — в спальню пошли. Но нет, оказалось, это гость ушел, а хозяйка, когда она пошла спросить, подавать ли уже завтрак, лежала на кровати одетая и так странно глядела. Она и на Амалию так уставилась, беззвучно смеясь, и та спросила: сеньора, вам нехорошо? Она не ответила, лежала как труп, одни глаза жили, блуждали. Амалия побежала звонить, набрала, вся дрожа, номер сеньориты Кеты: сеньорита, она опять что-то над собой сделала, лежит на кровати, не слышит, не отвечает, а сеньорита ей крикнула: молчи! не бойся, слушай меня! Дай ей кофе покрепче, врача не вызывай, а сама она сейчас приедет. Выпейте, сеньора, вам полегчает, плакала Амалия, сеньорита Кета сейчас приедет. Ничего — глухая, слепая, немая, так что пришлось поднять ей голову, поднести чашку к губам. Послушно стала пить, и две струйки потекли у нее с уголков рта на шею и грудь. Вот, сеньора, вот, вот и хорошо, до конца, до конца — и гладила ее по волосам, и целовала ей руки. А сеньорита Кета ахать над ней не стала, а прямо с порога принялась ругаться. Послала Амалию за спиртом, велела дать еще кофе, стали тереть хозяйке лоб и виски, и все ругала ее полоумной, сумасшедшей, идиоткой, а сеньора Ортенсия между тем приходила в себя. Улыбнулась — это был такой лабиринт, — шевельнулась, а сеньорита ей: с меня хватит! Мне надоели твои фокусы, я тебе не нянька, ты влипнешь по-настоящему, хочешь умереть — умирай, только сразу, не растягивай удовольствие. В тот вечер хозяйка в «Монмартр» не пошла, но наутро была уже в порядке.
