Сеньора Ортенсия вернулась из больницы — кожа да кости. Платье на ней болталось, лицо сжалось в кулачок, и глаза стали тусклые. Не нашли, сеньора? — а она невесело рассмеялась: не нашли и никогда не найдут, — и глаза тут же наполнились слезами, — полиции за Лукасом не угнаться. Она, бедная, все еще его любила. По правде говоря, Амалия, там уже немного оставалось, я почти все распродала — для него же. Какие дураки эти мужчины, зачем было красть? Попроси он, и я бы отдала. Сеньора Ортенсия сильно переменилась. Неприятности на нее так и сыпались, а она ко всему стала безразлична, целыми днями теперь молчала, тихая такая. Знаете, сеньора, Прадо победил на выборах, АПРА призвала голосовать не за Лаваля, а за Прадо, потому он и прошел, по радио говорили. Но она словно и не слышала: знаешь, я ведь без работы осталась, толстяк контракт не продлил — и сказала она это совсем беззлобно, очень спокойно, будто о самом обычном деле. А через несколько дней сеньорите Кете: а долги меня скоро задушат. Но вроде ее это не пугало и вообще не касалось. Амалия уже и не знала, что врать, когда являлся за арендной платой сеньор Пенено: ушла, будет позже, завтра, в понедельник. Раньше он был сама любезность, так и рассыпался, а теперь — форменная гиена: багровел, задыхался, пер грудью. Как это так «нет дома»? Отпихнул Амалию и закричал: сеньора Ортенсия, долго вы мне будете голову морочить? Хозяйка вышла на лестницу, взглянула на него сверху как на козявку какую: кто вам дал право орать? Скажите Паредесу — я заплачу. Вы не платите, а господин полковник с меня требует, продолжал кричать сеньор Пенено, мы вас по суду выселим, лучше добром съезжайте. Съеду, когда захочу, все так же спокойно сказала хозяйка, а он свое: последний срок — понедельник, или будем принимать меры. Потом Амалия поднялась к ней, думала — она вне себя от ярости, и ничего подобного: лежит, уставившись в потолок, а глаза тусклые такие, неподвижные, как слюда. При Кайо Паредес вообще не хотел брать денег, а теперь — вот. Говорила она врастяжку, слабым голосом, словно засыпала или была в дальней дали от всего. Что ж, Амалия, придется переезжать, ничего не поделаешь. Начались суматошные дни. Хозяйка уходила рано, приходила поздно — сотню, не меньше, квартир посмотрела, но все очень дорогие, — звонила по телефону то одному сеньору, то другому, просила одолжить денег и бросала трубку, кривя губы: сволочь, тварь неблагодарная. В день переезда пришел сеньор Пенено, заперся с хозяйкой в комнате, где раньше был кабинет дона Кайо, а потом хозяйка вышла и велела грузчикам вынуть из фургона и поставить на место всю обстановку из гостиной и бар тоже.
Но квартирка на Магдалена-Вьеха, куда они перебрались, была такая маленькая, что все равно бы не поместилось, даже и то, что привезли, ставить было некуда, и хозяйка продала письменный стол, кресла, зеркала, буфет. Квартирка помещалась в зеленом доме, на втором этаже — столовая, спальня, ванная, кухня, комната для прислуги, а при ней — своя ванная. Квартира была новая и, когда все привели в божеский вид, расставили по местам, выглядела очень даже прилично.
А когда в первое же воскресенье встретились с Амбросио на проспекте Бразилии у военного госпиталя, сразу же и поссорились. Бедная сеньора Ортенсия, стала рассказывать Амалия, в нужду попала, и мебель у нее отняли, а сеньор Пенено — такой хам, а Амбросио ей на это: я очень рад. Что? Гадина твоя сеньора Ортенсия. Что? Тянет из людей деньги, клянчит у дона Фермина, а он уж и так сколько ей передавал, постыдилась бы, бессовестная. Брось ее, Амалия, найдешь себе другое место. А я скорей тебя брошу, сказала Амалия. Целый час они ругались и так до конца и не помирились, хоть Амбросио сказал: не будем о ней больше говорить, не хватало только из-за этой полоумной поссориться.
С одолженными деньгами и с тем, что выручили за мебель, можно было кое-как перебиться, пока не подвернется подходящая работа. И хозяйка довольно скоро устроилась петь в «Лагуну». Опять пошли разговоры, что бросает курить, опять уходила под вечер сильно намазанная. Сеньора Лукаса больше не поминала никогда, а виделась только с сеньоритой Кетой. Да и ту было не узнать: больше не сыпала шуточками, и куда девались ее беспечность, лукавство, веселье. Разговоры были только о деньгах. Киньонсито от тебя без ума, а она: да на кой он мне сдался, с пустым карманом. Появились через некоторое время и мужчины, но хозяйка никогда их в дом не пускала, а заставляла ждать на улице, пока переоденется. Не хочет, чтобы видели, как мы теперь живем, думала Амалия. Хозяйка просыпалась и первым делом наливала себе. Потом слушала радио, читала газету, звонила сеньорите Кете и выпивала еще рюмки две-три. Красота ее поблекла.
