Рассказ второй (седьмой с начала серии)
Александр, 18 лет, монах
(Россия, Владимирская область)
«Здравствуйте, мои возлюбленные братья и сестры во Христе, Господе нашем! Я, наименьший из всех вас брат во Христе, хочу вам рассказать историю о том, как я пришел к вере. Меня зовут Александр Александрович. Я родился 18 сентября 1998 года. Был совершенным атеистом. Был в неформальной вере. Бабушка у меня верующая, всегда за меня молилась. Неоднократно просила меня ходить, ставить свечки помогать ей, в Храм. И записки отдавать. Но я всегда, все время смеялся над этим, и думал, что все это бред полный. Что никаких богов, ничего этого нету. Что люди придумали это себе для того, чтобы наживиться на доверчивых людях. И неоднократно, когда бабушка давала мне записки, денежку, я просто не доходил до храма. Часто с друзьями своими смеялись даже над тем, что люди ходят там в храм, и так далее. И даже оскорбляли так, шли по дороге, некоторых священников, смеялись над ними, и так далее. Думали, что все это — полная чушь. Что ничего этого нету. Что это своя какая-то политика, чтобы хорошо жить людям.
И вот, в 2014 году, бабушка очень сильно заболела у меня, и попросила сходить поставить свечи, написать записки в храм «Державный», в Чертаново. В итоге, я, почему-то, странно, но согласился ей помочь, в этот день. Хотя, я должен был идти к своим друзьям, и тусоваться, как говорится, с ними, выпивать, курить, а так как родители у меня были обеспечены… ну, обеспечены, даже по сей день, всегда давали денег. Откупались своей вот этой своей родительской любовью, деньгами, как я думал. И считал, что мне внимания не уделяли. Поэтому подался в эту неформальную субкультуру «эмо». Была попытка суицида, но остался жив. Подумывал уже второй раз о попытке.
И вот именно в этой день, когда я думал об этом, как раз бабушка попросила меня отнести записки. Подать сорокоуст за здравие. Тогда я не понимал, что такое сорокоуст, просто прочитал, что было написано. Но я поленился идти в «Державный» храм, пошел в храм в Зюзино, святителя Луки Крымского, врача. Маленький деревянный храм. Я зашел. Я весь был в пирсинге. Пирсинг — это железо, которое было на моем лице. До сих пор шрамы остались. Я вот с этим пирсингом, с «туннелями» в ушах, захожу в этот храм. Креститься-то я, в принципе, знал как. Все остальное-то я, в принципе-то, и не знал. Хотя, когда был маленьким, бабушка меня приводила в храм. Но это ж не помню ничего практически.
И я подхожу к женщине, которая была в этой иконной лавке, продавала. Я говорю:
— Знаете, вот так и так — бабушка попросила поставить свечи. Попросила прийти в другой храм, но мне туда лень идти, я вот решил здесь поставить. Разница, — говорю, — есть в этом какая-нибудь. Она говорит:
— Нету.
— Как что поставить?
Она мне все объяснила, показала, улыбнулась. Говорит:
— Что это у тебя такое на лице-то? Такая молодежь нынешняя. — Я такой:
— Ну да, такая молодежь.
А я с другом пришел, с Максимом. Он тоже весь в железках был. Но он в храм не стал заходить. Он был возле храма. Она говорит:
— Ну, пригласи друга своего. — Я такой:
— Да не, он, вообще, не хочет там в храм заходить.
И вот мы с ней разговорились, и я удивился, что она меня не осудила. О том, как я выглядел. Просто не осудила и ничего мне не сказала. Почему я в железках, пошел вон отсюда… Потому что предыдущие храмы… вот, когда первая попытка суицида была, я, нет-нет, заходил. Думал: «ну, может, есть Бог? Почему так в жизни?» И меня в храме то одна начинала оскорблять: «почему ты так выглядишь?» Другая говорит: «тебе вообще в храм нельзя заходить! Иди отсюда! Приведи себя в порядок!» Третья говорит: «ты не так крестишься!» Четвертая: «ты не туда встал!» и так далее. И, в итоге, я выходил, плакал, потому что я думал: «вот, ничего себе, вот это церковь». Естественно, я отдалялся.
