Весь матрац перероет, все карманы вывернет — нет денег!
«О-хо-хо, вот горе то какое и несправедливость…»
А как побольше выпьет, вроде бы полегче станет, отпустит, но ненадолго.
Стал он после этого замкнут и подозрителен, и стихи перестали писаться, ничего хорошего и умного в голову не лезло, одна бредятина… И Боярина Кучку перестал читать, да никто уже и не просил.
Ходил еще по общежитию по старой памяти, по инерции, — пьяный, всклокоченный, опухший, со слезами на глазах… Никому не жаловался, все внутри себя переваривал, перемогал… На последние деньги — исхитрился купил себе кожаный плащ, не новый, пуговицы с мясом вырваны, но все-таки плащ, вещь, успел толику денег вложить. Затянет пояс потуже и ходит в нем по коридору, как неприкаянный, и спит в нем, чтоб не украли. Никому доверять нельзя. А в общежитии — особенно.
Вот какая беда произошла с человеком, выиграл он большие деньги, и пошли они ему не впрок, не на пользу, а во вред, во зло. Нe выдержал он страшной денежной силы, пагубы, и сломался… И стихи перестали писаться, и здоровье подорвано. Как быть? Да выиграй он хоть еще два раза по столько, а рана-то все равно не зарубцуется: те-то первые деньги не воротишь и здоровье утраченное — не вернешь! И никак не отпускает память, распинает человека каждодневно и ежечасно. Что делать?
А ведь если бы не выиграл машину, все могло бы в жизни иначе получиться: по-доброму, по-хорошему, и здоровье бы прикапливалось и матерело, и поэзия бы развернулась во всю мощь и силу… Ан нет! Вот как не повезло с выигрышем!
Есть у меня хороший знакомый, Володя из Минска. Можно сказать, друг мне и брат. Мы с ним миску и ложку делим, из одного котелка хлебаем. Одна комната у нас на двоих, ничего, не очень стесняем друг друга. И вещи в гардеробе, считай, общие. Захотел, взял и поносил денек-другой. А у него много добрых вещей. Он — не жадный.
Так вот, он любит больше всего на свете спать и водку пить. Бывало, так спит — хоть из пушек пали, никак его не добудишься! Уже утро давно, часов двенадцать, надо в институт идти, умные лекции послушать, а то уже неделю не появлялись. А он все спит. И нет никакой возможности его добудиться.
Приходится тогда кричать:
— Володя, водку принесли! Вставай скорее, старый черт, а то ведь не достанется, без тебя всю выпьют!
И он тогда только соскочит и глаза разлепит: а вдруг и правда без него всю выпьют? И долго потом спать не ложится… Пока всю водку не выпьет. А если ее не оказалось, так он все равно найдет и выпьет. А институт подождет.
Мы обычно в него только к сессии выбираемся… А что? Мы — такие, долго запрягаем да быстро ездим! Бывало, все экзамены за один день успеваем сдать. И все — на пятаки. Раз, два — и в дамки! А что бодягу-то разводить!
А уж как сдали, значит — каникулы наступили, блаженный отдых. Теперь можно и отдохнуть, расслабиться, а то все пыхтели, грызли науку, а так, если без отдыха, и до смерти можно заучиться. Сгорают же на работе, так и на учебе — запросто можно сгореть. Так что без отдыха — никуда.
Ox, и славная же у нас старушка Минаевна была! На вахте сидела, студентов пропускала. Живая, шустрая! А самой уж под восемьдесят было. Она среди вахтеров самая почтенная по возрасту была, а значит, и мудрая, я так считаю. Лет двадцать уже работала и все никак не уходила, не желала, нравилось ей со студентами работать. И правильно. Самой стареть некогда.
Сильно она их любила, даже обожала. Идет кто-нибудь домой, несет что-нибудь, а она посмотрит из-под очков подслеповато, улыбнется и спросит хитро:
— Что несешь?
А студент-то покупку спрятал за пазуху, а она все видит, ишь какая глазастая! Помнется он и скажет:
— Да так… конфеток купил… к чаю… — и даст ей конфетку к чаю, может, они потом тоже попьют.
Студенты для нее как своя семья были, она во всех их делах старалась поучаствовать, не смотря на возраст, общественная женщина была. Партийная, так это само собой, но, наверное, она еще всегда и общественную работу вела, чтоб скучно не было. Вот привычка и осталась. А то, когда просто партийный и без общественно-полезной нагрузки, то со скуки подохнешь.
