Как взмолился тут Гоготало:
— Ради бога, доктор, вылечите меня от этой хрипоты. Я буду вести себя смирно, перестану людей пугать…
— Усиленно рекомендую вам шептать, — говорю. — Вы как раз своим гщаяьем голосовые связки себе и надорвали, так что говорить не можете. Понимаете? Вам вредно в лесу орать, милый мои. Там холодно, сыро, а у вас дыхательные органу слишком чувствительны. Уж не знаю, удастся ли мне избавить вас от катара, но придется вам раз навсегда бросить пуганье прохожих и держаться подальше от леса, а то вас никто не вылечит.
Нахмурился Гоготало, почесал у себя за ухом.
— Тяжеленько это. Чем же я буду жить, коли брошу пуганье? Ведь я только и умею, что гикать да реветь, покуда в голосе.
— Чудак, — говорю ему. — С таким замечательным голосовым аппаратом, как у вас, я поступил бы в оперу певцом, а то стал бы рыночным торговцем, либо цирковым зазывалой. С таким великолепным могучим голосом зарываться в деревне просто обидно — как по-вашему? В городе вы нашли бы лучшее применение.
— Я сам подумывал об этом, — признался Гоготало. — Да, попробую найти себе другое занятие; вот только бы голос вернуть!
Ну, смазал я ему гортань йодом, государи мои, прописал хлористый кальций и марганцовку для полосканья, ангиноль внутрь и компрессы на горло. После этого о Гоготале на Кракорке больше не было слышно.
Он в самом деле куда-то перебрался и перестал народ пугать.
СЛУЧАЙ С ГАВЛОВИЦКИМ ВОДЯНЫМ
— Был и у меня любопытный медицинский случай, — заговорил в свою очередь упицкий доктор. — У нас в Упе, за гавловицким мостом, в корнях верб и ольхи жил старик водяной. Звали его Иодгал. Брюзга, ворчун, страшилище, нелюдим; случалось, наводнение устраивал и даже детей топил во время купанья.
Словом, его присутствие в реке никому радости не доставляло.
Как-то раз осенью приходит ко мне на прием старичок в зеленом фраке и с красным галстуком на шее; охает, чихает, кашляет, сморкается, вздыхает, потягивается, бормочет:
— Простудился я, дохтур, насморк схватил. Здесь ноет, тут колет, спину ломит, суставы выворачивает, кашлем всю грудь разбило, нос заложило так, что не продохнешь. Помогите, пожалуйста.
Выслушал я его и говорю:
— У вас ревматизм, дедушка; я дам вам вот эту мазь, то есть линаментум, чтоб вы знали; но зто не все. Вам нужно быть в теплом, сухом помещении, понимаете?
— Понимаю, — проворчал старик. — Только намет сухости и тепла, молодой господин, не выйдет.
— Почему же не выйдет? — спрашиваю.
— Да потому, господин дохтур, что я — гавловицкий водяной, — отвечает дед. — Ну как же я так устрою, чтобы в воде сухо и тепло было? Ведь мне и нос-то вытирать водной гладью приходится. В воде сплю и водой накрываюсь. Только вот теперь, на старости лет, стал из мягкой воды постель себе стелить вместо твердой, чтобы не так жестко лежать было. А насчет сухости и тепла — трудно.
— Ничего не поделаешь, дедушка. В холодной воде с таким ревматизмом вам быть вредно. Старые кости тепла требуют. Сколько вам лет-то, господин водяной?
— Охо-хо, — забормотал старик. — Я ведь, господин дохтур, еще с языческих времен на свете живу. Выходит несколько тысяч лет, а то и побольше. Да, немало пожил!
— Вот видите, — сказал я. — В ваши годы, дедушка, вам бы поближе к печке. Постойте, мне пришла в голову мысль! Вы слышали о горячих ключах?
— Слыхал, как не слыхать, — проворчал водяной. — Да ведь здесь таких нету.
— Здесь нет, но есть в Теплице, в Пиштьянах, еще кое-где. Только глубоко под землей. И горячие ключи эти, имейте в виду, как будто нарочно созданы для больных ревматизмом старых водяных. Вы просто-напросто поселитесь в таком горячем источнике, как местный водяной, и заодно будете лечить свой ревматизм.
— Гм, гм, — промолвил дедушка в нерешительности. — А какие обязанности у водяного горячих ключей?
— Да не особенно сложные, — говорю. — Подавать все время горячую воду наверх, не позволяя ей остынуть. А излишек, выпускать на земную поверхность. Вот и все.
— Это бы ничего, — проворчал гавловицкий водяной. — Что ж, поищу какой-нибудь такой ключ. Премного благодарен вам, господин дохтур.
И заковылял из кабинета. А на том месте, где стоял, лужицу оставил.
