Вернемся… ну, конечно, вернемся, Захар, к делу…
Подхожу я, стало быть, к этим… тамошним, постоянным… откуда, высказываюсь, берутся программки.
Да тетка, говорят, тут где-то торгует.
Тетку засекаю в кассе, выкладываю ларь, получаю искомое. В наше, помню, время по-русски печатали, теперь, гляжу, по-грузински. То-то… То-та-ли-затор… Выдает два вида игры — «Тройной экспресс» с угадываньем первого, второго, третьего места — при том что в наше время довольно было первого и второго, — и три «Одиночных» — с угадываньем первых мест в трех забегах. Прежде были и дубли — бега и скачки, правда, и тогда сие нам было не по зубам.
За тотализатор еще ларь отстегиваю.
Стою, стало быть, умягченный, охваченный воспоминаниями, а вы, ушедшие, маячите тут же, рядом. Ворошу программку, подсчитываю отпрысков Петрополиса, коим предстоит нынче показать себя. Боже праведный, целых шестеро. С Любушкой породил он, Петрополис, Волюшку, пегую кобылку, теперь уже четырехлетку. С Аргунью прижил Огня, огненно-красного, ныне тоже четырехлетку. С Богемой — Спорщицу, темно-рыжую нынешнюю двухлетку. С Галканой — буланую Соломку, двухлетку же. С Геликой — Чагиса, гнедого жеребчика-трехлетку. С Садлерией — Светлогривого, жеребца-семилетку.
Петрополиса, должно быть, отправили обратно в Марнеули, в Куларское коннозаводство, держат там в табуне для приплода… Любопытно, однако, как он там, все ли увивается за кобылками или унялся, ходит в тележной упряжке? Или содержится в почете в том же Кулари?..
Стою, короче, думаю, полагаю…
— А-ух, кого я вижу! — ревет кто-то совсем рядом.
Сначала не реагирую. Мало ли всяких тут ворюг и мошенников, к тому же, учитываю, вас там, Захар, все прибавляется, в геометрической почти прогрессии. Как крыс…
— Не прикидывайся, что не узнаешь, не то схлопочешь по челюсти! — рявкает тот же голос.
Халява, Захар, нарисовался. В натуре! Ну, не фигня?! Что ты скажешь!
— Эге-ге! — воплю. — Халява! Дружище! Уж не думаешь ли, что нынче на ипподроме поминки?! — И мы душим друг друга в объятиях.
— Ну, ты как? А?! Как ты? — входит в раж, грохочет Халява.
— Да так… — говорю. — Как-то этак…
— И в каком составе щебечешь?
— Да ни в каком, — отвечаю. — Сам, — отнекиваюсь, — по себе…
— Вау! Ты что?! Куда это тебя заносит! Составы, как грибы после дождя, плодятся… Прямо как с неба сыплются! Шуруют, долбят, тусуются… Даешь, брат! Не пойму, в чем тут фишка! Не приглядеть за тобой, чего доброго, сядешь на «Астру» да на картошку в мундирах!
Чуешь, какой базар пошел, какие разговорчики затеваются?! Вот-вот кайфом запахнет, да каким еще!
— Брось! Не до составов мне.
— Дуй со мной! — и слушать не хочет.
— Ни шагу… — упираюсь. — Ни-ни… пока не кончатся скачки!
— Ступай со мной, — пристал, как банный лист, припер, в общем, к стенке. — Пятьсот баксов в месяц, «форд-мустанг» и красотки! Идет?! Погоди-погоди! В законные узы брака вступил, что ли? В женины угодники?!
Сечешь? Халява мне, а?!
Кто не успел отсюда слинять, с голодухи ремень подтягивает, а этот, вчерашний завсегдатай чужих поминок, сулит пятьсот зеленых?!
— Да пошли, черт побери! Тоже мне…
Ну, пошли так пошли.
Привел меня к какому-то рогачу. Встречаются, знаешь, такие… если вглядеться в окололобное пространство…
— Вот, господин Паспорт, — объясняет ему Халява, — этот самый! В армии десантником отслужил, дрался в Афгане, потом в Самачабло и в Абхазии воевал, в полку «Пантера». Три дня выносил на плечах из тыла врага нашего друга Захара и схоронил его здесь, на Сабурталинском кладбище.
Не знаю, были, не были вы друзьями, но к делу, Захар, он себя приплел-припечатал.
— Ну, так как? Примем, что ли?! — задумался шеф.
— Да, — поддакнул Халява. — Примем!
— Десантником, не десантником, мне это до лампочки. Вот только с ориентацией если того… все кости перемелю, — пригрозил шеф.
— Что за, — не сразу сообразил я, — ориентация?
— Полный, — поднял большой палец Халява, — поррядок!
— Ладно! Приму с испытательным сроком. Жалованье положу, так и быть, пятьсот баксов. Валяй!
— Ну! — соглашаюсь. Терять-то нечего.
— Да, — спохватывается шеф. — Как с полицией? Есть осложнения? Нет?
