Теперь, когда бой был кончен, в металлической печи мерцал огонь, а в землянке было животно тепло и относительно тихо, ничто не могло заставить лично его, Королькова, предаться суете, панике и спешке.
На данный момент он выбрал в своем сознании такую линию: начисто игнорировать необратимую истину о том, что через несколько часов здесь будут немцы. Числом, в тысячу раз превосходящим наши местные силы. Здесь будет вся королевская рать – армия генерала, е.и его мать, Паулюса. Где-то опять была допущена ошибка ценой в тысячи человеческих жизней. Советские войска все время проигрывали фашистам то в тактике, то в организованности, то в боевой подготовке. Маятник войны качался с погрешностью. Шифровки из центра были зачастую неверны, информация произвольным образом путалась и рассеивалась в разряженной атмосфере. Проще говоря, положение было серьезнее, чем думал Верховный Главнокомандующий. Сам-то Корольков не раз признавался самому себе, что не видит особой трагедии в том, что эта земля варваров будет порабощена войсками Третьего Рейха. Может быть в этом и состоит историческая справедливость? Стоит ли защищать до последней, как он сам любит повторять бойцам, капли крови, места обитания полуголодных отсталых племен? Они позволяют государственной структуре творить с собой все что угодно, являясь по сути дела экспериментальным компостом, пылью, почему бы не заменить одно рабство другим, возможно, более перспективным с глобальной точки зрения?
Что ж, сейчас Корольков грел свои кости в блиндаже и пытался расслабиться. Выпил сто грамм разбавленного льдом спирта, оприходовал банку разогретой тушенки и был таков. Положил под голову шинель, подбросил в печку бревен и воспользовался недолгим затишьем. Нашел под сукном невесть кем забытую книжку и пытался ее читать. Хороший, кстати, попался текст для успокоения мозга: поэма Педро Кальдерона «Жизнь в сновидении», в прекрасном переводе. В произведении рассказывалось о некоем молодом человеке, испанском политическом заключенном, который встретил в концентрационном лагере странного старика, тайно от администрации обучавшего избранных пленников на первый взгляд фантастическому способу побега – через осознанный сон. То есть, человек каждую ночь должен был видеть во сне, как он убегает из лагеря, и постепенно дойти в своих ментальных упражнениях такого правдоподобия, что потом взять и вполне телесно оказаться вне этих проклятых стен. Но это была трудная кропотливая работа. «Во-первых, должен ты узреть во сне свой член или ладони»…
Поначалу воспринимать мягкий вкрадчивый голос автора мешала колючая, утыкающаяся в бока солома на лежанке и разрывы бомб за толщей земли, но вскоре неприятные ощущения прошли. Взрывы стали казаться тихим кошачьим мурлыканьем.
Он знал, что снаружи вовсю идет подготовка к отступлению, к позорному бегству живой силы назад, на восток, чтобы потом, сгруппировавшись с другими частями, опять начать обход напирающего противника по дуге, но его это не волновало. В течении часа он вчера надрывал свое горло, призывая нерадивых трусливых азиатов в танковую атаку. Боже мой – в смысле – дорогой товарищ Сталин, да они с противотанковым ружьем научились обращаться только вчера! Я все понимаю – что основной состав уже выведен из строя, резерв только готовится, но сейчас, в этот критический момент, так разбазаривать людские ресурсы, вместо того чтобы тупо во все валенки драпать, драпать и молиться – не есть ли это некое пустое с вашей стороны, дорогой Вождь, бахвальство: вот дескать сколько мяса я тебе, Адольф, могу дать сожрать? Отступление нужно было начинать не сегодня, а позавчера или даже три дня назад, тогда бы удалось хоть частично уменьшить людские потери. Их дивизии еще повезло, что место дислокации оказалось чуть в стороне от линии фронта. Они-то успеют, а вот те, что там, впереди – что ожидает их?
Корольков отказывался понимать намерения военных демиургов. Точнее, ему было уже давно на них наплевать, куда важнее было сейчас зад согреть на печи, аккумулировать в теле хоть немного тепла для дальнейшего погружения в бескрайние просторы заснеженной Родины…
