— Я не полагаюсь на их способность размышлять, как это понимаем мы, — заметил Пэскью. — За всей их показной цивилизованностью может скрываться самый коварный нрав в системах с этой стороны Сириуса. — Он ухмыльнулся и добавил: — Но я доверяю своим ногам. Если эти неспешиты что-то и задумают, я успею превратиться в лёгкое облачко пыли в лучах заходящего солнца раньше; чем они что-либо предпримут.
Лейф улыбнулся, и они пошли к главному выходу. У каждого иллюминатора толпились люди, наблюдавшие за их спуском по склону к дороге.
Орудийные расчёты в башнях, хотя и были приведены в состояние полной боевой готовности, тем не менее прекрасно сознавали, что нельзя палить во время переговоров из-за риска попасть как в чужих, так и в своих. Но в случае необходимости они могли нарушить этот нейтралитет, разрушив пути впереди и сзади поезда, изолируя его для дальнейшей обработки. На всё остальное время им отводилась роль устрашения. Несмотря на отсутствие всякой видимой угрозы со стороны этого мира, среди старых членов экипажа существовали определённые опасения. Прежде мирная обстановка не раз обманывала людей, и они остерегались какого-нибудь подвоха.
Шестёрка добралась до железной дороги приблизительно в двухстах метрах от поезда и теперь повернула прямо к нему. Они уже видели машиниста, сидевшего в кабине за панелью из стеклоподобного материала. Его большие жёлтые глаза напряжённо смотрели прямо перед собой, малиновое лицо было лишено всякого выражения, обе руки лежали на рычагах. Полдюжины пришельцев на путях не производили на него никакого впечатления, он даже не шевельнулся.
Лейф первым подошёл к двери кабины — и встретился с неразрешимой проблемой номер один. Он взялся за ручку, распахнул дверь и с располагающей улыбкой дружески произнёс:
— Здравствуйте!
Машинист не ответил. Но его зрачки стали перемещаться к краям глаз, а поезд продолжал двигаться по рельсам в том же темпе, так что Лейф едва не выпустил ручку двери. Чтобы сохранить равновесие, ему пришлось сделать шаг. Когда зрачки машиниста уже были в углах глаз, Лейф вынужден был сделать второй шаг.
Только теперь начала поворачиваться голова машиниста. Лейф сделал ещё один шаг. Она повернулась ещё немного. Ещё шаг. Пятеро его товарищей старались не отставать. В действительности это было довольно трудно. Они не могли оставаться на месте и дать поезду уползти, и не могли идти нормально, не обгоняя его. В итоге получалось нелепое движение в рваном ритме: с маленькими шажками и длинными паузами.
Когда голова машиниста повернулась уже наполовину, длинные пальцы его правой руки начали отпускать ручку рычага. В это же нескончаемо долгое мгновение рычаг пришёл в движение. Машинист несомненно что-то предпринимал. Неожиданно оказавшись в чрезвычайной ситуации, он лихорадочно искал выход из неё.
Всё ещё держась за дверь, Лейф продвигался вместе с поездом. Остальные тоже вышагивали рядом с ним, соблюдая паузы. На лице Пэскью читалась почтительность человека, вынужденного присутствовать на похоронах своего богатого дядюшки, который перед смертью вычеркнул его из завещания. Воображение подсказывало Лейфу, какие скабрёзные шутки в их сторону отпускали наблюдавшие всё это из корабля.
Проблему восстановления офицерской чести он решил очень просто войдя в кабину машиниста. Но лучше от этого не стало. Он избежал топтания в комичной процессии, но сейчас ему пришлось опять делать выбор: или стоять в кабине, полусогнувщись, или опуститься на колени.
Голова машиниста, наконец, повернулась, он смотрел прямо на вошедшего. Рычаг был переведён в крайнее положение. Что-то до этого времени шипевшее под вагоном утихло, и продвижение затормозившего поезда происходило теперь только по инерции. Оно измерялось уже сантиметрами и даже миллиметрами.
— Здравствуйте! — повторил Лейф, чувствуя, что никогда не произносил ничего более глупого, чем сейчас.
Рот машиниста начал открываться, образуя овал; обнажились длинные узкие зубы. Языка не было. Форма овала менялась, и когда машинист открыл рот именно так, как ему хотелось, его собеседник мог бы выкурить полсигареты. Ободрённый Лейф приготовился слушать ожидаемое приветствие. Но ничего не произошло, ни звука не вылетело из широко открытого рта, не прозвучало ни одной ноты, ни единого децибелла. Лейф подождал немного, надеясь всё-таки, что первое слово прозвучит раньше следующей недели. Форма овала ещё немного изменилась, а маленькие розовые щупальца во рту скорчились наподобие агонизирующих червячков. На этом всё закончилось.
