Сам Хайанс вошел и вложил мне в руку скрепкосшиватель.
— Садись, — сказал он. — Мы пытаемся увеличить тираж. Просто садись и цепляй вот такую зеленую листовку к каждому номеру. Мы рассылаем остаток тиража потенциальным подписчикам…
Старый добрый Любовничек Свободы Хайанс — разбрасывает свое говно методами большого бизнеса. Самому себе мозги промыл.
Наконец, он подошел и взял у меня сшиватель.
— Ты недостаточно быстро их подкалываешь.
— Еб твою мать, падла. Да тут повсюду шампанское должно было литься. А я вместо этого скрепки жру…
— Эй, Эдди!
Он подозвал еще одного крепостного — худощекого, проволокорукого, скуднолицего. Бедный Эдди голодал. Во имя Цели голодали все. Кроме Хайанса и его жены: те жили в двухэтажном доме и обучали одного из своих детей в частной школе, а кроме того в Кливленде жил старый Папуля, чуть ли не главный жмурик Торговца Равнин, у которого денег было больше, чем чего бы то ни было остального.
И вот Хайанс меня выгнал, а еще выгнал одного парня с маленьким пропеллером на тюбетейке, кажется, его Симпатягой Доком Стэнли звали, а также женщину Симпатяги Дока, и мы втроем без лишнего кипежа свалили через заднюю дверь, припивая из бутылочки дешевого винца, а нам вслед несся голос Джо Хайанса:
— И убирайтесь отсюда вон, и чтоб никто из вас сюда больше вообще никогда рыла не казал, но к тебе это не относится, Буковски!
Бедный ебилка, он знал, чем жива его газетка…
Потом грянул еще один рейд полиции. На сей раз — за то, что напечатали фотографию женской пизды. Хайанса, как обычно, перемкнуло. Ему хотелось вздуть тираж во что бы то ни стало — и в то же время прикочить газету и свалить. Тиски, которые он не мог нормально разжать, и они смыкались все туже и туже. Газета, казалось, интересовала только тех, кто работал за так или за тридцать пять долларов в неделю. Тем не менее, Хайансу удалось закадрить пару молоденьких доброволок, поэтому время прошло не напрасно.
— Почему б тебе не бросить свою паршивую работу и не перейти работать к нам? — спросил меня Хайанс.
— Сколько?
— Сорок пять долларов в неделю. Включая сюда твою колонку. Также вечерами по средам будешь развозить газету по ящикам, машина твоя, я плачу за бензин, и будешь писать по особым заданиям, пятница и суббота — выходные.
— Я подумаю.
Из Кливленда приехал предок Хайанса. Мы вместе нарезались у Хайанса дома. И Хайанс, и Черри, казалось, очень недовольны Папулей. А Папуля лакал виски только так. Трава? Увольте. Я виски тоже лакал будь здоров. Мы пили всю ночь.
— Так, значит, убрать Свободную Прессу можно вот как: разбомбить их киоски, выгнать газетчиков с улиц, пару черепов проломить. Так мы в старину и поступали. Башли у меня есть. Могу нанять несколько громил, настоящих архаровцев. Вот Буковски можем нанять.
— Черт бы вас побрал! — завопил Хайанс. — Я не желаю слышать такое дерьмо, понятно?
Папуля меня спросил:
— Что ты думаешь насчет моей идеи, Буковски?
— Я думаю, это хорошая мысль. Передай–ка сюда бутылочку.
— Буковски — ненормальный! — вопил Джо Хайанс.
— Ты же печатаешь его колонку, — возразил Папуля.
— Он лучший писатель в Калифорнии, — ответил молодой Хайанс.
— Лучший ненормальный писатель Калифорнии, — поправил его я.
— Сын, — продолжал Папуля, — у меня есть все эти деньги. Я хочу поддержать твою газету. Для этого надо только проломить несколько…
— Нет. Нет. Нет! — вопил Джо Хайанс. — Я этого не потерплю! — И он выбежал из дома. Замечательный все–таки человек Джо Хайанс. Убежал из дома. Я потянулся за следующим стаканом и сообщил Черри, что сейчас выебу ее, прислонив к книжному шкафу. Папуля сказал, что будет секундантом. Черри крыла нас почем зря, пока Джо Хайанс улепетывал вниз по улице вместе со своей душой…
Газета худо–бедно продолжала выходить раз в неделю. Потом начался процесс по поводу фотографии женской пизды.
Прокурор спросил Хайанса:
— Вы бы стали возражать против орального совокупления на ступеньках Городской Ратуши?
— Нет, — ответил Джо, — но я, вероятно, остановил бы движение.
Ох, Джо, подумал я, это ты прощелкал! Надо было сказать: «Я бы предпочел оральное совокупление внутри Городской Ратуши, где оно обычно и происходит.»