— Киса! — шепнул он, зайдя внутрь, и дверь неожиданно захлопнулась. Ну и что, подумал он, можно и изнутри ее открыть, но вдруг вспомнил, как мясник говорил про то, что ручка плохо открывается и слесарь заберет ее до завтра. Тогда он подумал: Г-споди, мне отсюда не выбраться, я замерзну до смерти, и его заколотило от ужаса. Он пробрался к двери и стал судорожно дергать замок помертвевшими пальцами, жалея о том, что не зажег свет, — ведь выключатель остался снаружи; он нащупал дыру на месте ручки, пытался засунуть туда расческу и ключ, чтобы повернуть замок, но ничего не получалось. Была бы отвертка, подумал он, может, тогда вышло бы или можно было бы свинтить металлическую пластину и разобрать замок, на мгновение мелькнула надежда — вдруг он взял с собой нож, но — увы.
Пригнув голову, чтобы не удариться о свисавшие с потолка крюки, он пошарил рукой сначала по боковым полкам, потом дотянулся до верхней — проверял, не оставил ли здесь мясник какого-нибудь инструмента. Он сунул руку поглубже и замер: лишь минуту спустя понял, что дальше рука не лезет: пальцы застряли в какой-то осклизлой костистой пещере; его передернуло — ощущение было такое, будто он попал пальцем в розетку, но это оказалось отверстие в свиной голове — там, где раньше был глаз. Он шагнул назад и наступил на что-то, подумал, что это кот, но наощупь понял, что это мешок, набитый требухой. Он отшвырнул его в сторону, потерял равновесие и уткнулся лицом в липкую от крови баранью тушу. Кусая от досады руки, он уселся на посыпанный опилками пол.
Но страх оказался сильнее отвращения. Он пробовал придумать, что делать дальше, но в голову ничего не шло, и он только прикидывал, сколько сейчас времени и доживет ли он до утра, когда отец спустится вниз открывать лавку. Он слышал про людей, которым удалось выжить, — они согревали себя руками и ходили взад-вперед, пока не подоспевала помощь, он попробовал, но устал от этого еще больше, его стало клонить в сон, и он, зная, что делать этого не следует, все-таки снова сел. Он бы расплакался, но слезы вмерзли в глаза, и он подумал, отстраненно, как будто не о себе, а нет ли способа умереть побыстрее. Ледник уже наполнился белым туманом, и издалека, из дымки двинулась ему навстречу черная крылатая лошадь. Вот оно, подумал он, и встал, чтобы ее оседлать, но нога соскользнула со стремени, он упал, врезавшись головой в дверь, и она распахнулась.
Утром он проснулся, голова раскалывалась, он бы не вставал, но ужасно хотелось есть, поэтому он оделся и спустился вниз. В кармане у него лежало шесть долларов — все его состояние; он собирался позавтракать, а потом выйти будто бы за газетой и уйти навсегда.
Мясник сидел в качалке и сонно гладил кота. Ни он, ни Герм не сказали ни слова. На столе на тарелке лежало несколько ломтиков копченой грудинки, в картонной коробке — пара яиц, но он даже смотреть на них не мог. Он налил себе чашку кофе, съел булочку без масла.
В лавку зашла покупательница, мясник со вздохом поднялся и пошел ее обслуживать. Кот спрыгнул с его колен и пошел следом. Они смотрелись как два брата. Герм отвернулся. Он видит их обоих в последний раз.
Он слышал, как женщина громким голосом просит говяжьего филея и кусок свежей телячьей печени, посочнее и посвежее, для собак, и понял, что это миссис Гиббс, жена доктора, с которой все лавочники носятся как с японской императрицей и только что задницу ей не лижут, а его отец усердствует больше других и хочет, чтобы и сын вел себя так же. Потом он услышал, как мясник пошел в ледник, и вздрогнул. Мясник вышел, отрезал что-то ножом, и Герм снова вздрогнул. Дама что-то громко вещала, мясник со всем соглашался, но наконец ее обслужили. Дверь за ней закрылась, и в лавке снова стало тихо. Мясник вернулся, сел в кресло, обмахиваясь соломенной шляпой, лицо у него раскраснелось, на лысине блестели капли пота. Каждый раз после ее посещения он полчаса приходил в себя.
Когда через несколько минут дверь в лавку снова открылась, вид у мясника был такой, словно сил подняться у него уже не будет, но, услышав зычный зов миссис Гиббс, он тут же вскочил на ноги.
