Он оперся на локоть и вслушался, стараясь услышать, что же такое она там слышит. Трескается Млечный путь? Шум космоса хлынул ему в уши, заполнил их и стал тишиной. Он слушал, и вот гул возобновился, стал вполне земным жужжанием — москиты вместе с кузнечиками пиликали на лужайке. Вдруг крикнула какая-то ночная птица. Потом насекомые унялись, и больше он ничего не слышал, только звук тишины в двух навостренных ушах.
И это все, хотя иногда Дворкин слышал музыку, когда ночью проснется — музыка будила его. Недавно он слышал Ростроповича, тот был как бы живым элементом в призрачном скоплении звезд и наяривал Ре-мажорный концерт Гайдна для виолончели. Сочный виолончельный звук тек как будто из ананаса, если вы желаете фруктовую метафору. Дворкин питался сплошными фруктами, однако звук его тек скорей из кислого яблочка. Но сейчас он слышал только спящий город.
— Я ничего такого не слышу, что можно назвать нытьем или воем, о котором ты говоришь, — сказал он. — Ничего именно такого.
— Не слышишь долгого, нудного, отвратного, жалостного воя?
Он слушал, пока у него не заболели уши.
— Нет, не могу сказать, чтобы я это слышал или слышу.
— Ну, спасибо и спокойной ночи, лапка.
— Спокойной ночи, — сказал Дворкин. — Надеюсь, теперь мы оба поспим.
— Надеюсь. — Она все еще внимательно вслушивалась.
Как-то ночью она проснулась от беспокойного сна, разглядывала в темноте одеяло, потом выскочила из постели, побежала в ванную, и там ее вырвало. Дворкин слышал, как она плачет, влезая под душ.
— Что-то случилось? — спросил он, просовывая голову под пары ванной.
— Сейчас пройдет.
— Я могу что-то сделать?
— Нет-нет, не сейчас.
Он вернулся в постель, но, промаявшись несколько минут, натянул штаны, рубашку и в кедах вышел на улицу. Кроме собачьего лая в конце квартала, он слышал только летнюю ночь, да еще, вдалеке, какой-то рокот, похожий на шум транспорта, а возможно, это транспорт и был. Но когда сосредоточиться, он действительно различал тук-тук-тук механизмов со стороны этой самой красильной фабрики на восточном краю города.
Зоре и Дворкину никакого не было беспокойства от фабрики и ее пресловутой вони, пока Зора не стала слышать этот шум. Что же, раз она говорит, что слышит, конечно, она слышит, хотя совсем непонятно, что тут похожего на вой.
Он обошел вокруг дома, чтобы послушать, может, какой-нибудь звук игрою акустики окажется громче на задней лужайке, но нет, ничего такого не оказалось. С тыла он увидел, как Зора, укороченная куцей ночной рубашкой, смотрит с верхней террасы в лунную даль.
— Что ты делаешь на террасе в ночной рубашке в такое время, Зора? — громким шепотом спросил Дворкин.
— Слушаю, — туманно отвечала она.
— Но почему же хотя бы халат не надеть после душа? Ночью холодный ветер.
— Дворкин, ты не слышишь проклятый вой, который я слышу? Из-за него я блюю.
— То, что я слышу, — это не вой, Зора. То, что я слышу, скорее грохот, который идет от красильной фабрики. Иногда там что-то погромыхивает, бухает и постукивает. Пожалуй, даже жужжит, но ничего другого, ничего необычного я различить не могу.
— Нет, совсем о другом звуке я говорю. Ах, как я ненавижу эти фабрики там, где должны жить люди.
Дворкин протопал наверх и лег.
— Интересно было бы узнать, что другие наши соседи, кроме этих Дювивье, скажут о звуках, которые ты слышишь. Я уже со всеми ними поговорила, — сказала Зора, — и еще с Канлиффами и со Спинкерами.
А Дворкин не знал.
— И что же они говорят?
— Кое-кто что-то слышит, — Зора запнулась. — Но не то, что я. Миссис Спинкер слышит какой-то гул. Миссис Канлифф тоже что-то слышит, но не то, что я.
— Мне бы так.
— Я не хотела тебя задеть.
— Нет, я просто хотел бы услышать.
— Но ты же веришь мне, Дворчик?
Он серьезно кивнул.
— Возможно, нам придется из-за этого переехать, — размышляла Зора. — Мне не только с этим чертовым звуком надо бороться до того, что меня уже рвет, но и отопление без конца дорожает. А с другой стороны, недвижимость теперь в цене, и, пожалуй, нам стоит выставить дом на продажу.
— Да, и где, интересно, жить? — спросил Дворкин.
Она сказала, что не прочь в свое время вернуться к городской жизни.
